Кровь Люцифера - Роллинс Джеймс. Страница 28

«Что?!»

Эрин встревоженно обернулась к двери.

— Значит, он заперт там, как в ловушке, вместе с нею, — пробормотал Джордан.

Христиан пояснил:— Мы можем войти внутрь, но крови лишь двоих из нас недостаточно. — Он сделал шаг к Софии. — Чтобы отменить приказ кардинала, нужна полная тройка сангвинистов. Сила троих может отворить дверь в любой момент.

София обеспокоенно нахмурилась.

— Возможно, будет лучше, если я приведу третьего. Просто на всякий случай.

— Сделайте это, — сказала Эрин.

И поскорее.

София почти бегом пронеслась через крипту и скрылась во тьме лестничного пролета.

Эрин поймала взгляд Джордана и увидела, что в его глазах отражается та же тревога, которая снедала ее.

Это добром не кончится.

21 час 27 минут

Элизабет боролась с нарастающей паникой. Когда дверь захлопнулась, вокруг наступила тьма, такая густая, что ощущалась почти как некое вещество. Казалось, эта тьма способна заползти в горло и удушить. Но графиня заставляла себя сохранять спокойствие, зная, что Бернард, должно быть, слышит стук ее сердца. Она выпрямилась, не желая доставлять ему хотя бы такое мелкое удовлетворение.

Вместо этого Элизабет сосредоточилась на рвущей боли, которую причинял ее запястью браслет наручников. Теплая кровь сочилась из рассеченной плоти и струйкой стекала в ладонь. Кардинал должен был чувствовать и это тоже.

Отлично.

Она потерла ладони одна о другую, испачкав обе в крови.

— Идем, — хрипло приказал Бернард.

Он потянул за цепь наручников и увлек графиню дальше в холодное логово сангвинистов. Этот холод заставил ее задрожать. Кардинал тащил ее через мрак, казалось, целую вечность, хотя прошло всего несколько минут.

Затем они остановились. Вспыхнула спичка, наполнив воздух запахом серы. Огонек озарил бледное, угрюмое лицо Бернарда. Он поднес спичку к золотистой восковой свече, укрепленной в настенном канделябре. Потом перешел к другой и зажег ее тоже.

Вскоре комнату наполнил теплый мерцающий свет.

Элизабет посмотрела на свод потолка, где сияла серебристая мозаика. Плитки ее были сделаны так же, как те, в базилике, только вместо золотой фольги под стекло была подложена серебряная. Мозаика покрывала всю поверхность потолка и стен, и комната сияла, озаренная этим великолепием.

Выложенная плитками картина изображала знакомый сангвинистский сюжет: воскрешение Лазаря. Он сидел в буром гробу, бледный, точно смерть, и алая струйка тянулась вниз от уголка его губ. Напротив него стоял выложенный золотом Христос, единственная золотая фигура в этой мозаике. Искусно подобранные плитки обрисовывали черты Христа: лучезарные карие глаза, волнистые черные волосы и печальную улыбку. Величие исходило от его безыскусной фигуры, приводя в трепет тех, кто собрался, дабы узреть это чудо. И не только людей. Светлые ангелы наблюдали за происходящим сверху, в то время как темные ангелы ожидали внизу, и сидящий Лазарь был навеки заключен между этими двумя сонмами.

Воскрешенный, основатель Ордена сангвинистов.

Насколько проще была бы ее жизнь, если бы Лазарь так и не принял то, что предложил ему Христос...

Элизабет отвернулась от потолка, и ее взгляд остановился на единственном предмете обстановки, наличествовавшем в этой комнате. Посередине часовни возвышался алтарь под белым покровом. На нем стояла серебряная причастная чаша. Прикосновение серебра обжигало и стригоев, и сангвинистов в равной мере. И когда последние пили из серебряной чаши, это усиливало ту боль, которую причиняло им поглощение освященного вина.

Элизабет не удержалась от усмешки.

«Как могут эти глупцы следовать за богом, который требует столь безграничного страдания?»

Бернард встал лицом к лицу с нею.

— Ты скажешь мне то, что мне нужно знать. Здесь, в этой комнате.

Она ответила холодным тоном, несколькими простыми словами:

— Сначала заплати мою цену.

— Ты знаешь, что я не смогу этого сделать. Это было бы непростительным грехом.

— Но это уже было сделано прежде. — Она коснулась своего горла, вспоминая зубы, терзавшие эту нежную плоть. — Сделано вашим Избранным, Руном Корцей.

Бернард отвел взгляд, голос его стал тише.

— Он был молод и обращен не так давно. Похоть и гордыня на краткий миг взяли над ним верх. Я не столь глуп. Правила ясно гласят: мы не должны никогда...

Она прервала его:

— Никогда? С каких пор это слово вообще появилось в твоей речи, кардинал? Ты нарушал множество правил своего ордена. Припомни, что было за эти столетия... Думаешь, я не знаю этого?

— Не тебе судить, — ответил он дрогнувшим от гнева голосом. — Только Господь может это сделать.

— Тогда Он, несомненно, будет судить и меня. — Ее босые ноги уже сводило от холода, но она продолжала настаивать на своем. — И я уверена, что это Его воля: то, что я оказалась здесь и сейчас, единственная, кто владеет этим знанием. И истина в том, что ты можешь его получить, только заплатив такую цену.

На миг на лице Бернарда промелькнула неуверенность.

Элизабет воспользовалась этим и надавила на него сильнее:

— Если твой Бог всеведущ и всемогущ, то почему Он привел меня пред лицо твое, как единственное вместилище знания, коего ты взыскуешь? Быть может, то, что я испрашиваю у тебя, есть воля Его?

Она мгновенно поняла, что зашла слишком далеко — прочла это по чертам его лица, внезапно ставших каменно-жесткими.

— Ты, падшая женщина, смеешь истолковывать Его волю? — Бернард смотрел на нее свысока, и его слова низводили Элизабет до уровня женщины, продающей свое тело за деньги.

«Да как ты смеешь!»

Она ударила его по надменному лицу, оставив на его щеке пятно своей крови.

— Я не падшая женщина, я графиня Батори из Эчеда!

Я происхожу из королевского рода, насчитывающего столетия! И не потерплю, чтобы кто-либо возводил на меня подобную хулу. Особенно ты.

Его реакция была молниеносной — удар кулаком был нанесен с огромной силой. Элизабет отлетела назад, чувствуя, как пульсирует боль в щеке, но быстро собралась с силами и гордо выпрямилась. Во рту она чувствовала привкус крови.

Превосходно.

— Здесь я могу сделать с тобой все, что угодно, — сурово и угрожающе произнес Бернард.

Элизабет облизнула губы, увлажнив их собственной кровью. Она знала, что он, должно быть, уже чует запах алого жизненного сока, сохнущего у него на лице. Графиня отметила, как раздуваются ноздри кардинала, выдавая, что внутри его, под этой строгой маской, таится зверь, чудовище, жаждущее крови.

И ей нужно, чтобы этот зверь порвал свои оковы.

— И что ты можешь со мной сделать? — с вызовом спросила она. — Ты слишком слаб даже для того, чтобы убедить меня помочь тебе.

— Не принимай мою сдержанность за слабость, — предупредил кардинал. — Я помню времена Инквизиции, когда мастерство боли на службе у Церкви было доведено до уровня искусства. Я могу причинить тебе такие мучения, каких ты не испытывала никогда.

Она улыбнулась его гневу.

— В том, что касается боли, тебе нечему учить меня, священник. В течение сотни лет в моей родной стране было запрещено произносить мое имя — из-за того, что я совершила. Я дарила и принимала в дар больше боли, чем ты способен вообразить... и получала больше удовольствия. Эти ощущения переплетены между собою, но ты не в силах постигнуть этого.

Она шагнула ближе, вынуждая его отступить, но наручники не давали ему отойти слишком далеко.

— Боль не пугает меня, — продолжала она, выдыхая прямо в лицо ему горячий запах крови.

— Ты... еще можешь испытать страх перед нею.

Элизабет хотела, чтобы он не умолкал — ведь для этого ему требовалось дышать, а с каждым вдохом он все сильнее ощущал этот дразнящий запах.

— Причини мне боль, — предложила графиня, — и посмотрим, кто из нас получит больше наслаждения.

Бернард отступал от нее, пока не уперся спиной в серебряную мозаику, украшавшую стену. Но наручники тащили ее следом за ним на расстоянии менее шага.