Охотник за головами - Манасыпов Дмитрий Юрьевич. Страница 40

– Как так на куски, почтенный хозяин? – Мальчишка стал белым, как сметана. – Ты же сказал, что на окраине вашей деревни нашли только раненого охранника?

– Ну да, а что ж ты думаешь, остальных волчары пожалели?! Да как бы не так. Мы ж всем миром и отправились смотреть, что с караваном.

…Деревенские, вооружившись кто чем смог, толпой двигались по торговому тракту, проходившему через местный лес. Ян Остроух, охотник с заимки, находившейся в глубине самого леса, оставшийся в ту ночь в деревне у свояченицы, божился, что пока видит только следы того коня, что окочурился у ограды. Никаких волчьих следов не попадалось, и все вздохнули свободней.

А потом из-за поворота выплыл лесной перекресток, и трое идущих впереди крестьян, дружно заорав, кинулись назад. Смелости остаться надолго хватило лишь у немногих.

– Ошметки там одни валялись, телами-то и назвать нельзя, – Годзерека передернуло. – Люди, лошади. Все вперемешку.

– А следы, чьи следы вы там нашли? – Хорса пристально смотрел в глаза трактирщика. Освальд молчал. Музыкант тоже уставился на хозяина, широко раскрыв рот.

– Следы… нашли мы и следы. – Годзерек мрачно растер плевок под ноги. – А черт его знает, что за следы? Как будто человеческие, только переходящие в волчьи… очень большие волчьи.

3

Разговор затянулся чуть не до утра, из хозяина вытянули все, что можно было вытянуть. Про то, что приехавшие чиновники повесили всех собак на лесных разбойников, которых, по правде сказать, здесь отродясь не видали. Дело замяли, ведь мало ли чего ни случается в пути с купцами. В торговле всегда риск, а иногда купцу приходится рисковать не только прибылью, но и собственной головой. А раз так, то ничего странного нет в том, что могли богатый караван и ограбить. Да и как знать, может, ограбили его сами охранники, всяко бывает. Что касается единственного выжившего, так тоже вовсе не странно. Подумаешь, рубанули грабители своего более честного товарища по голове, а тот в бреду и нес всякую чушь. О том, что деревенские видели на перекрестке, никто и вспоминать не хотел. Может, если бы кто из самой гильдии приехал, то в Вилленгене бы и призадумались, а так, много ли чиновникам надо – разделаться с нападением, случившимся в деревенской глухомани, да укатить поскорее обратно в веселый весенний Вилленген.

Уехали они дней через несколько, правда, оставили с десяток солдат, из тех, что были с ними. Дабы те днем отдыхали, а ночью посменно несли караул возле Больших Оврагов и в близлежащем лесу. Да только те все больше дрыхли по ночам, а днями слонялись взад-вперед без дела, пьянствовали у Годзерека и девок местных гоняли. Так вот и продолжалось, пока в Овраги не пожаловал проезжавший мимо барон из соседнего Бредеке, княжества, граничившего с Вилленгеном.

То ли тот барон у себя в замке со скуки помирал, то ли прославиться хотел, но как только услышал про погибший караван, аж загорелся весь. Людей у него с собой случилось совсем мало, всего один слуга да трое телохранителей. Подбил геройский барон десятника и остальных солдат идти в лес, караулить оборотней.

«Это же, – кричал отважно усатый баронет в пьяном запале, – какой подвиг, люди добрые, победить злокозненных тварей. Дыма-то без огня не бывает, а значит, есть в лесу что-то, и раз так, кому же, как не нам, храбрецам, в этом разобраться!»

Ну и решили солдаты идти с ним, да в самое полнолуние, когда зверюги точно должны появиться. Взяли с собой и Яна Остроуха, чтобы, когда будут загонять тварей, он тропы лесные показывал. Хоть и невзлюбили в деревне солдат, все же пытались отговорить, люди как-никак. А у тех прямо помутнение в мозгу случилось, пойдем и все тут. Ну и пошли.

Из этих вернулись трое, вернее, двое с половиной – у одного ноги прямо после середины бедра измочалены были, как будто двуручной пилой прошлись. Товарищ его на себе выволок, а тот взял да и скончался часа через четыре. Еще у одного расстройство в голове случилось, все плакал да молился всем богам подряд, прося защитить. Третий, как товарища похоронил, собрался засветло в Вилленген скакать. Далеко не ускакал. Его да барона оторванные головы вечером кто-то на жерди крайней к лесу ограды насадил. И после этого понеслось…

Что ни месяц, рвут кого-нибудь возле того перекрестка на куски. Стали деревню Большие Овраги путники стороной объезжать, и за нею новое название закрепилось – Волчьи Овраги. Объезжали, конечно, не все, ведь старая дорога-то куда короче новой. Ну, а потому путники небогатые старались сбиться кучнее, да и двигались днем, хоть и с опаской. Оттого некоторые из деревни съехали совсем, в основном те, кто кормился за счет дороги. Кузнец в Оврагах остался вовсе один, а было раньше три кузни. Колесники уехали все, и лошадник с табунком трехгодовалых жеребчиков – тоже. Некому стало чинить повозки, телеги и коней подковывать. Да и остальные… Молодежь подалась в города, пожилые и семейные разъехались к родственникам, у кого они были, подальше от этих мест.

Вот такие грустные вещи поведал троим путникам, встретившимся довольно необычным способом в трактире «Гостеприимный приют», его хозяин Эрнст Годзерек. Лишь после этого Хорса наконец приступил к своему рассказу, предварительно все-таки поинтересовавшись у мальчишки-музыканта, кто он есть такой и за каким чертом оказался здесь. Деваться было некуда, малец оказался в трактире так, что хуже и не придумаешь.

Тот сказал, что звать его Зингер альс Енгмайер, что поэтическим языком означало Поющий Юный Май. Ну, а если обычным человеческим, то простым и неприглядным в его родных лиможанских краях именем – Жак. Занимался Жак тем же, что и вся бродячая певческая братия, то есть находился в постоянном пути и поиске вдохновения и музы. И так же, как все певцы, барды, скальды, миннезингеры, трубадуры и прочие, странствовал, шатался и слонялся взад-вперед, перебиваясь случайными заработками и имея в идеале место придворного поэта, пусть даже у какого-нибудь мелкопоместного князька. Место, дававшее регулярный кусок хлеба, возможность погреть зад у горящего камина и крышу над головой. Всего этого у Жака не было, вот и шел он в Вольные города, дабы заработать на местных площадях и ярмарках, а в Оврагах оказался случайно, отбившись от группы товарищей, шедших туда же.

Удовлетворив свое любопытство, лучник наконец пустился в собственный рассказ. Говорил он быстро, коротко и по существу. У его сюзерена, Гастона де Брие, была племянница Агнесс, дочь его младшей сестры. Девица на выданье, но, несмотря на благородное происхождение и множество почтенных и истинно-рыцарских предков, очень взбалмошная и сумасбродная. Вдобавок ко всем ее семейным связям и большой собственности она в приданом приносила бы будущему жениху родовую реликвию – венец Парамонды, бывшей некогда величайшей из королев Бретоньера, передающийся по женской линии в семье. Коим образом реликвия королевского рода оказалась у семьи де Брие, уже никто не помнил, но из уважения к заслугам семьи перед королевской фамилией никто из королей не претендовал на право владения ею. Из-за характера девушки, с которым справиться было сложнее, чем с любым оборотнем, никак не могли выдать бедную девицу замуж. Все-то она сопротивлялась, тем более что к моменту, когда подоспело замужество, папа ее погиб, героически сражаясь за бело-золотые знамена Бретоньера, и мама совсем никак не могла справиться со своевольной дочерью в одиночку.

Наконец девчонку уломали выйти замуж за молодого князя из Дерепта, государства в Поморье, хоть и лежащего далеко от Бретоньера, но зато крепкого и всяческого уважения достойного. Немалую роль в этом играл главный министр королевства, Жиль де Рен. Королю Ангусу шел двенадцатый год от роду, и всей государственной политикой руководил могущественный министр. А в случае брачного союза одной из лучших семей Бретоньера и княжества Дерепт обе стороны получали взаимные выгоды. Бретоньеру становился доступным свободный выход во Внутреннее море, а Дерепту, наоборот, в Западное. Госпожа Агнесс де Брие отправилась к жениху четыре месяца назад. И не доехала.