За ценой не постоим - Кошкин Иван Всеволодович. Страница 31

Вырвавшаяся из горящего Мценска, бригада приводила себя в порядок. 12 октября, слушая сводку Совинформбюро, танкисты вдруг услышали в списке награжденных орденами и медалями знакомые фамилии. Суровый Левитан торжественно зачитывал Указ Президиума Верховного Совета СССР, и каждое новое имя люди встречали радостным ревом. Когда диктор объявил, что сержанту Любушкину присвоено звание Героя Советского Союза, все бросились искать счастливца. Ошарашенного командира поймали возле танка и принялись качать, а поставив на землю, наперебой жали ему руку, хлопали по плечу и хохотали, слыша растерянные оправдания награжденного: он ведь не один воевал, с экипажем, неудобно как-то.

Поздравив своих людей, комбриг, удостоенный ни много ни мало — ордена Ленина, вернулся в штабную избу и устало сел на лавку. За окном шумели танкисты, большинство — совсем молодые ребята, вот капитан Гусев рявкнул командирским голосом, чтобы прекращали дурачиться — дел еще не переделать. Катуков закрыл глаза — очень хотелось спать, он был на ногах почти трое суток. Пробившуюся из Мценска бригаду вывели в резерв, и она постепенно приводила себя в порядок. Люди наконец получили возможность хоть немного отдохнуть, но командиры о такой роскоши могли только мечтать…

— Ты бы поспал, — комиссар бригады Бойко снял шинель и аккуратно повесил ее на гвоздь. — Поспи, поспи, все тихо, я посмотрю. Я три часа ночью урвал.

На улице раздался взрыв хохота, полковник выглянул в окно и, не удержавшись, хмыкнул:

— Нет, ты посмотри только!

Заинтересованный комиссар заглянул через плечо комбрига. Теперь танкисты качали Бурду, старший лейтенант взлетал в воздух, ругаясь и смеясь одновременно.

— Дети, — улыбнулся Бойко. — Видишь, даже Александр Федорович с ними играет. На улицу не высовывайся, а то тоже летать будешь.

— Откуда у них силы-то? — проворчал комбриг. — От силы часа четыре спали.

— Молодые просто, — покачал головой комиссар. — Сколько им? Двадцать? Ну, старшим — двадцать пять, Бурда среди них — старик. Миша, иди ты спать, правда. Иди, я посмотрю.

Очень хотелось последовать совету комиссара — завалиться и поспать хоть пару часов. Катуков заставил себя встать, надел тяжелое кожаное пальто.

— Я на воздух, а то тут и впрямь заснешь, — он подошел к двери. — Что засады?

— Связь установлена, в контакт с противником не вступали. — Никитин вышел из соседней комнаты, в которой синими клубами плавал табачный дым.

За начальником оперативного отдела из комнаты, кашляя, шагнул Кульвинский [10].

— Ну, ты накурил, — он еще раз кашлянул, — я окно открою. Товарищ полковник, Пияшев [11] докладывает — с окопами они почти закончили. Зенитчики тоже развернулись, но у них снарядов — по двадцать на орудие.

Комбриг потер лоб, посмотрел на часы.

— А сейчас еще четырех нет — до срока управились, пусть теперь только сунутся, — он устало улыбнулся. — Товарищи, я буквально минут на десять выйду, свежим воздухом подышать, а то свалюсь, точно…

Но немцы так и не сунулись, и через четыре дня, 16 октября, пришел приказ выступать в Кубинку. Триста шестьдесят километров преодолели за трое суток, машины выдержали. Учения под Сталинградом не прошли даром, механики вели танки по разбитым дорогам, словно по шоссе, даже тяжелые КВ не отстали. Дынер [12] потом шутил, что поседел бы, не будь уже лысым, но все обошлось. 19 октября прибыли к месту назначения, поступив в резерв командующего Западным фронтом, и бригаду немедленно начали пополнять личным составом и материальной частью. Мотострелковый батальон практически сформировали заново, новые «сорокапятки» поступили взамен потерянных под Мценском. Но важнее всего, конечно, были танки — новенькие «тридцатьчетверки» Сталинградского тракторного, собранные по крупицам старые БТ [13]. Бригада даже получила 10 пушечных броневиков для ведения разведки, хотя в такой грязи колесные машины могли передвигаться разве что по хорошей дороге. Старая техника ремонтировалась, новая лихорадочно обкатывалась, и все это время Катуков высылал дозоры и засады на пути возможного подхода противника. В случае прорыва немцев 4-я танковая должна была вместе с противотанковым артполком неполного состава — всеми силами РККА на этом направлении — защищать Кубинку до последнего.

Комбриг уже привык к тому, что в кровавой неразберихе этих страшных недель ему приходится действовать не батальонами, а наспех сбитыми группами из танков и пехоты. Одним из лучших своих командиров Михаил Ефимович привык считать Александра Бурду, и старший лейтенант был назначен начальником отряда из семи «тридцатьчетверок», взвода мотострелков и взвода саперов. 22 октября группа выдвинулась к селам на берегу Тарусы, имея целью сбить в реку просочившихся немцев и, подорвав мосты, обратно врага не пропустить. Кроме того, Бурда должен был установить связь с 222-й стрелковой дивизией, которая вроде бы находилась где-то в этом районе. Четыре танка без пехоты под командой старшего лейтенанта Петрова на полном ходу ворвались в деревню Таширово, но противника не обнаружили. Опрос местных жителей ничего не дал — колхозники ни о каких «мелких группах» ничего не слышали. Мосты быстренько взорвали, после чего начали окапываться, готовясь перекрывать семью танками и сорока людьми пехоты почти восемь километров. 222-ю дивизию отыскать также не удалось.

Ни 22-го, ни на следующий день отряд Бурды, как, впрочем, и другие группы, противника не встретил, трижды ночью начиналась стрельба, но каждый раз выяснялось, что просто у кого-то сдали нервы. Спали урывками, прямо в машинах, закрыв люки брезентом, чтобы не дуло в щели. В Наро-Фоминске шел бой, но на этом участке пока было тихо. 24 октября уже весь мотострелковый батальон вышел к реке Нара, приготовившись оборонять берег до подхода 222-й стрелковой, которая, кажется, наконец нашлась. Часть засад комбриг передвинул на новое место, другие усилил. Понимая, что растягивать танки в цепочку — верный способ потерпеть поражение, Катуков пытался предугадать направление немецкого удара. Эта игра изматывала нервы, иногда хотелось просто плюнуть на все и, оседлав дороги, ждать врага на одном месте. Такие мысли Михаил Ефимович гнал прочь, и каждое утро штаб выдавал новый приказ, доводившийся до подразделений по радио, а там, где не было радио, — выбивающимися из сил делегатами связи, из-за непролазной грязи пересевшими с мотоциклов на неведомо где добытых лошадей.

Наконец 26 октября Катуков получил приказ выступать — четвертая танковая переходила в распоряжение генерал-лейтенанта Рокоссовского, командующего 16-й армией. Сильнейшая армия Западного фронта оборонялась на Волоколамском направлении, и туда, на Звенигород, к станции Чисмена, своим ходом двинулись танки и машины бригады. Мотострелковый батальон остался поддерживать 222-ю стрелковую дивизию, три «тридцатьчетверки» удержал при себе штаб вышедшей из окружения 5-й армии.

Дорога была ужасной, собственно, дороги не было вовсе. Понимая, что грузовики навсегда утонут в этой грунтовке, превратившейся в болото, комбриг отправил большую часть своего автопарка дальним кружным путем, аж через Москву, оставив только автобусы штаба. Но даже танки ползли по раскисшей земле со скоростью пешехода. Иногда тяжелые машины буквально садились на днище, и тогда танкисты выпрыгивали в грязь, лопатами раскидывая бурую жижу. Там, где дорога все-таки побеждала, экипаж привязывал к гусеницам бревно, и «тридцатьчетверка» с ревом, выбрасывая клубы вонючего дыма, словно раненый человек, что ползет, упираясь в землю локтями, вытягивала себя на длину корпуса. Бревно вытаскивали из-под кормы, и все повторялось сначала — рывок за рывком.

Больше всего комбриг боялся за КВ — если тяжелый танк застрянет по-настоящему, его придется бросить. Сорок шесть тонн можно выдернуть только десятком тракторов, а в ремонтно-эвакуационной роте было только четыре «сталинца» [14], да и те безнадежно отстали. Водители КВ и «тридцатьчетверок» были освобождены от любой работы — когда экипаж вылезал из танка, чтобы в очередной раз нырнуть в холодное месиво из снега и грязи, механики оставались на месте. Закутавшись в полушубки (только на остановках до них доходило, что в машине — лишь плюс два по Цельсию, на ходу от чудовищного напряжения было жарко даже в гимнастерках), мехводы сидели, клюя носом, и лишь боль в мышцах не давала заснуть по-настоящему.