Голос - Индридасон Арнальд. Страница 25

Гудлауг пришел в себя. Хор начал петь, и дирижер подал знак, а он не вступил. Дирижер попытался сделать вид, что ничего не случилось, и продолжал управлять хором. На следующем куплете солист вступил точно вовремя. Но тут что-то произошло.

Что-то случилось с его голосом.

— Дал петуха, — сказал Габриэль в холодном гостиничном номере Эрленда. — В голосе прорезались «флейты и свирели». Прямо с первого же произведения, и на этом все закончилось.

14

Габриэль неподвижно сидел на кровати и смотрел в одну точку. Мысленно он вновь стоял на сцене Городского кинотеатра перед затихающим хором. Гудлауг не понял, что произошло с его голосом, он откашлялся и попробовал запеть снова. Его отец вскочил, а сестра побежала на сцену, чтобы заставить брата остановиться. Народ поначалу стал перешептываться — у мальчика возникла какая-то проблема, но вскоре в зале то тут, то там послышались приглушенные смешки, все громче, потом кто-то засвистел. Габриэль подошел к Гудлаугу, хотел увести его со сцены, но тот стоял как вкопанный. Режиссер пытался опустить занавес. Конферансье выскочил на сцену с непотушенной сигаретой, не зная, что предпринять. В конце концов Габриэлю удалось увести Гудлауга, подталкивая его перед собой. Сестра мальчика пришла ему на помощь, взяла брата за руку и крикнула в зал, чтобы прекратили смеяться. В первом ряду отец солиста, точно окаменев, не двигался с места.

Габриэль очнулся и посмотрел на Эрленда.

— У меня до сих пор мурашки бегут по коже, когда я вспоминаю об этом, — сказал он.

— Дал петуха? — повторил Эрленд. — Я совсем не спец…

— Так говорят, когда ломается голос. Голосовые связки растягиваются во время полового созревания, и если продолжаешь петь по-прежнему, то голос становится на октаву ниже. Получается не очень красиво, что-то вроде трели. Проблема, с которой сталкиваются все хоры мальчиков. Гудлауг мог бы петь еще два или три года, но повзрослел до времени. Созревание началось слишком рано, и в результате тот вечер стал самым несчастным в его жизни.

— Похоже, он считал вас хорошим другом, раз пришел поговорить после всего, что случилось.

— Можно и так сказать. Он мне доверял. Потом мы разошлись, как это бывает. Я пытался от всего сердца помочь ему, и он продолжал брать у меня уроки пения. Его отец не хотел прекращать занятий. Все еще надеялся сделать из своего сына певца. Поговаривал о том, чтобы послать его учиться в Италию или Германию, даже Англию. Англичане лучшие в этой области, по части мальчишеского сопрано. В Англии много выдающихся хористов. Только вот у чудо-детей звездная жизнь не очень длинная.

— Но Гудлауг так и не стал певцом?

— Нет, все было кончено. Его взрослый голос остался достаточно приятным, но, по правде, ничего особенного. А главное — у него совсем пропал интерес к пению. Все время, посвященное музыке, по большому счету все его детство было уничтожено этим вечером. Его отец пробовал подобрать других учителей, но из этого ничего не вышло. Искра потухла. Он шел на поводу у отца, а потом полностью остановился. Мне он поведал, что на самом деле вообще никогда не хотел заниматься музыкой. Ни становиться певцом и петь в хоре, ни выступать перед публикой. Все это были идеи его отца.

— До этого вы обмолвились о том, что что-то произошло впоследствии, — перебил Эрленд. — Через несколько лет после концерта в Городском кинотеатре. Мне кажется, вы как-то связываете это событие и тот факт, что отец Гудлауга сидит в инвалидном кресле. Или я ошибаюсь?

— Мало-помалу между Гудлаугом и его отцом образовалась пропасть. Вы точно уловили его настроение, когда он пришел к вам со своей дочерью, чтобы поговорить. Однако я не знаю всей истории. Только отдельные моменты.

— Но мне показалось, с ваших слов, что с сестрой у Гудлауга были теплые отношения.

— Никакого сомнения, — подтвердил Габриэль. — Она часто приходила вместе с ним на репетиции хора и всегда ходила на его концерты и в школу, и в церковь. Она была добра к нему, но занимала сторону отца. У того был невероятно сильный характер, неуступчивый и твердый как камень, когда он хотел чего-либо добиться. Но временами этот человек мог проявлять мягкость. Сестра в конце концов полностью перешла в его лагерь. Мальчик поднял настоящий бунт против отца. Я точно не знаю, что там произошло, но в итоге Гудлауг возненавидел родителя и упрекал его за все случившееся. Не только на сцене, но и вообще за все-все-все.

Габриэль немного помолчал.

— В одну из последних наших встреч с Гудлаугом он мне сказал, что отец украл у него детство. Сделал из него посмешище.

— Посмешище?

— Он употребил именно это слово, но так же, как и вы, я не совсем понимаю, что он имел в виду. Это было вскоре после несчастного случая.

— Несчастного случая?

— Да.

— И что произошло?

— Гудлаугу было, наверное, лет двадцать. Он бросил школу и вскоре уехал из Портового Фьорда. Собственно, мы уже не общались, но я полагаю, что несчастный случай был следствием выказанного Гудлаугом протеста. В нем пробудился гнев.

— Он ушел из дома после несчастного случая?

— Думаю, да.

— Так что же случилось?

— У них в доме была высокая крутая лестница. Я заходил к ним однажды. Лестница вела из гостиной на второй этаж. Деревянная, узкая. Возможно, между Гудлаугом и его отцом разгорелась ссора в кабинете на втором этаже. Они вышли к лестничному пролету, и, похоже, Гудлауг толкнул отца так, что тот полетел вниз по лестнице. Серьезное падение, после которого он не смог больше ходить. Перелом позвоночника и паралич нижних конечностей.

— Вы полагаете, это был несчастный случай?

— Точно это знал только Гудлауг. И его отец. После этого отец и дочь полностью отгородились от Гудлауга, прекратили все отношения с ним и больше не желали его знать. Может быть, Гудлауг преднамеренно напал на отца и это был не просто несчастный случай.

— Как вы узнали их историю, если больше не общались с этими людьми?

— По всему городу говорили, что Гудлауг спустил своего отца с лестницы. Даже расследование велось.

Эрленд посмотрел на своего гостя:

— Когда вы виделись с Гудлаугом в последний раз?

— Как раз в этом отеле, совершенно случайно. Мне не было известно, где он осел. Мы ходили с друзьями в ресторан, и по дороге я заметил тут у дверей Гудлауга в форме швейцара. Я не сразу узнал его, слишком давно не видел. Да и эта встреча произошла пять или шесть лет назад. Я подошел к нему, спросил, помнит ли он меня, и мы перекинулись парой слов.

— О чем вы говорили?

— Да так, пустая болтовня ни о чем. Я спросил, как его дела и тому подобное. Он особенно не распространялся об обстоятельствах своей жизни. Чувствовал себя неловко, когда разговаривал со мной. Я ведь напоминал ему о прошлом, которое он больше всего хотел забыть. У меня было такое чувство, что он стесняется своей ливреи. А может быть, какая-то другая проблема его беспокоила. Не знаю. Спросил его о семье, и он ответил, что не поддерживает связи с ними. Больше было не о чем говорить, и мы распрощались.

— Может быть, у вас есть какие-нибудь соображения, кто бы мог убить его? — спросил Эрленд.

— Никаких, — признался Габриэль. — Как его убили? Каким образом на него напали?

Он задал вопрос осторожно, с печалью в глазах, вовсе не для того, чтобы обсосать эту историю, вернувшись домой или встретившись с друзьями. Он просто хотел знать, как оборвалась жизнь талантливого мальчика, которого он обучал пению.

— К сожалению, ничего не могу вам сказать, — вздохнул Эрленд. — Мы скрываем информацию в интересах следствия.

— Да, конечно, — согласился Габриэль. — Понимаю. Расследование… Вы уже что-то выяснили? Глупый вопрос, вам об этом, естественно, тоже нельзя говорить. Просто не могу представить, кому потребовалось убивать его, хотя я, конечно, уже давно не общался с ним. Знал только, что он работал в этом отеле.