Первый человек в Риме - Маккалоу Колин. Страница 18

— Марии — или, если уж на то пошло, Фульцинии — никогда не были клиентами Метеллов! — воскликнул, все более раздражаясь, Гай Марий. — Метеллы коварно подтасовывают факты, прикрывая враньем клевету.

— Без сомнения. Ведь они терпеть тебя не могут, вот и делают все, что в их силах. Люди думают, что ты, Гай Марий, насолил Метеллам в бытность свою народным трибуном исключительно в силу глубоко личных причин.

— Да уж, тут действительно замешан личный мотив! — вдруг горько рассмеялся Марий.

— Расскажи!

— Однажды в Нуманции мы выставили на посмешище младшего братца Метелла Далматика — того, кто собирается в следующем году стать консулом. Заставили его вываляться в грязи… в свинарнике. Нас было трое. Ни один из троих не снискал впоследствии успеха в Риме.

— Кто же те двое других?

— Публий Рутилий Руф и царь Нумидии Югурта.

— А! Загадка разгадана. — Цезарь стиснул сплетенные пальцы и поджал губы. — Однако то, что тебя считают неблагодарным клиентом, — а это не делает чести никому — ложится пятном на твое имя, на имя твоего рода, Гай Марий. Слишком непросто тебе доказать свою правоту…

— И что же можешь ты предложить, Гай Юлий, чтобы остановить эти нелепые слухи?

— Жениться на одной из моих дочерей. Если ты станешь мужем моей дочери, это яснее ясного покажет, что я ни во что не ставлю досужие толки. А если еще рассказать историю о свинарнике в Испании! К тому же Публий Рутилий Руф подтвердит сказанное тобой. Тогда каждый точно поймет, почему так враждебны к тебе Метеллы. — Цезарь улыбнулся. — Это было, наверное, очень смешно, когда представитель чванливой семейки вдруг оказался низведен до положения свиньи — весь в грязи, да еще не римской!

— Да, ты прав, мы смеялись тогда до изнеможения. Есть ли еще что-нибудь?

— Ты должен сам знать это, Гай Марий.

— Клянусь, я даже не подозреваю, о чем может идти речь!

— Считается, что ты торгуешь.

Марий застыл, ошеломленный.

— Но… но разве я торгую как-то иначе, чем добрые три четверти сенаторов? У меня ни с одной компанией нет отношений, которые заставляли бы меня пропихивать в Сенате решения к их вящей выгоде. Я всего лишь вкладываю деньги! И кто-то смеет называть меня торгашом?

— Конечно нет, дорогой Гай Марий! Никто так не думает. Намеков — масса, хотя никто не говорит ничего конкретного. Но и намеки способны навредить. Те, кто тебя не знает, постепенно приходят к выводу, что твоя семья торгует уже много поколений, что ты сам возглавляешь торговые компании, устанавливаешь цены… наживаешься на поставках зерна.

— Понятно. — Губы Мария сложились в жесткую складку, глаза сузились.

— Лучше, чтобы ты знал об этом.

— Я не делаю ничего такого, что не делали бы Цецилии Метеллы, — повторил Гай Марий. — Даже меньше влезаю в дела торговцев, чем они!

— Согласен. Но хочу дать тебе несколько советов, Гай Марий. Гораздо выгоднее для тебя избегать любых сделок, которые не связаны с землей или недвижимостью. Твои шахты в Испании не вызовут кривотолков, это хорошее, солидное дело. Но «новому человеку» лучше держаться в стороне от торговых компаний. Только земля и недвижимость. Это не возмутит сенаторов.

— Значит, ты полагаешь, что причастность к торговле, даже косвенная, тоже закрывает мне дорогу в общество римских нобилей?

— Несомненно!

Марий повел плечами, однако обижаться на столь явную несправедливость — пустая трата драгоценного времени. Он снова задумался над тем, что сулит ему новый брак.

— И ты на самом деле считаешь, что женитьба на одной из твоих дочерей поправит мою репутацию в глазах римлян?

— Несомненно.

— Юлия… Но почему мне не выбрать себе жену из рода Сульпициев, или Клавдиев, или Эмилиев, или Корнелиев? Любая девушка из любой старой патрицианской семьи может дать мне то же самое — и даже больше! Я имею в виду — древнее имя, связи для успешного продвижения…

Улыбаясь, Цезарь покачал головой:

— Ты меня провоцируешь, Гай Марий. Лучше не стоит… Конечно, ты можешь взять себе жену из любого древнего рода. Однако каждый при этом будет уверен, что ты просто купил девушку. Цезари же никогда не продавали своих дочерей. Одно только известие о том, что тебе разрешено жениться на одной из Юлий, даст понять решительно всем, что ты достоин любой чести. Все пятна с твоего имени исчезнут. И заметь: я посоветую моим сыновьям выдать своих будущих дочерей, моих будущих внучек, за богатых ничтожеств — так быстро, как только они смогут это сделать.

Марий налил себе еще и вопросительно посмотрел на Цезаря.

— Гай Юлий, но с чего ты решил дать мне этот шанс?

— По двум причинам. Первая, вероятно, покажется тебе не слишком сентиментальной. Я хочу изменить бедственное положение, в которое попала моя семья из-за отсутствия денег. Но торговать дочерьми я все-таки не хочу. Помнишь — я заметил тебя вчера во время жертвоприношения… Это был знак свыше. Я — не из тех, кто верит в предзнаменования, однако тут меня действительно будто осенило. Я почувствовал, что ты — тот, кто спасет Рим, если только дать тебе эту возможность! Если не ты — Рим погибнет. Наверное, каждый римлянин все-таки склонен к суеверию, а древние фамилии — особенно. Это относится и ко мне. Я много думал после того дня. Разве не выполню я свой долг по отношению к предкам, подумалось мне, если дам Риму человека, в котором Рим столь нуждается?

— Я ощущал в себе нечто подобное, — внезапно глухо проговорил Марий. — Когда отправлялся в Нуманцию.

— И ты тоже! Значит, нас уже двое.

— А вторая причина?

Цезарь глубоко вздохнул:

— Я уже достиг того возраста, когда никуда не деться от сознания, что я никогда не смогу дать своим детям того, что должен был дать отец. Я слишком стар! Они были окружены любовью и заботой, ни в чем не нуждались, хотя и излишеств не ведали. Они получили достойное образование. Однако все, что я имею, — это дом и примерно пятьсот югеров земли на Альбанских холмах.

Цезарь сел, скрестив ноги, и наклонился вперед.

— А детей у меня четверо, хотя даже два ребенка — уже слишком много. Два сына и две дочери. Того, что у меня есть, недостаточно, чтобы обеспечить карьеру моим сыновьям. Они не смогут даже стать рядовыми членами Сената, как я. Если я разделю имущество между сыновьями, то ни один из них не наберет сенаторского ценза. Если оставлю все Сексту — тот еще сможет чего-нибудь добиться, однако мой младший, Гай, не удержится даже в звании всадника. Превратится во второго Луция Корнелия Суллу… Ты знаешь Суллу?

— Нет.

— Его мачеха живет по соседству с нами. Женщина низкого происхождения, лишенная чувства меры и такта, но богатая баснословно. Кажется, у нее есть какой-то наследник… племянник или племянница. Как-то раз она вынудила меня разговориться с нею, и с тех пор время от времени приходится выслушивать ее болтовню. Луций Корнелий Сулла — ее пасынок — живет с ней, поскольку, по ее словам, ему просто некуда податься. Представь себе только — патриций Корнелий! Род настолько древний и знатный, что Сулла хоть сейчас может войти в Сенат, — и тем не менее у него нет никакой надежды занять подобающее ему место. Он — нищий! Эта ветвь рода увяла уже давно. Его отец в любом случае ничего не мог бы сделать для сына. Да еще пристрастился к вину и пропил остатки былого могущества. Он женился на соседке — той самой, что содержит Суллу после смерти его отца. Она-то пальцем не шевельнула, чтобы помочь. Ты, Гай Марий, куда счастливее Суллы: твоей семье хватило достатка, чтобы обеспечить тебе место в Сенате, когда подвернется возможность. Пусть Марии и не родовиты, пусть ты называешься «новым человеком» — Сенат уважает тех, кто располагает состоянием. Сулла же, имея безупречное происхождение, исключен из списков. Боюсь, как бы такая же судьба не постигла моего младшего сына и его потомков.

— Рождение и происхождение — дело случая. Почему же от них должна зависеть судьба? — Тема волновала Мария, затрагивала сокровенные его мысли.

— А почему деньгам дана такая власть над людьми? — ответил Цезарь в тон. — Сам посуди, Гай Марий: какую страну ни возьми, везде властвуют деньги и знатность. В Риме еще осталась свобода для личных дарований — сравни хотя бы с Парфянским царством! Да Рим почти идеал государства, о котором писал Платон. Нередки случаи, когда рожденные в ничтожестве в Риме достигали высших должностей. Впрочем, я не в восторге от тех, кто проделал такой путь: схватка с судьбой, как правило, надламывает человека, опустошает его.