Ах, Маня - Щербакова Галина Николаевна. Страница 5

Но дядя засмеялся и махнул рукой.

– В общем, правильно, – сказал он. – Сровняли нас с землей.

– А теперь показывайте куда. – Шофер вырулил на короткую улицу, и Лидия взволнованно стала показывать:

– Вперед, вперед! В самый конец. Вон к тому домику возле бетонного забора, к самому маленькому.

– Я сдаюсь! – заорал Сергей. – Уже сдался! Тетя Маня вывесила флаг.

Флаг бился над старой, покрытой толем крышей, а возле калитки, спрятав руки под фартуком, стояла Маня. Дядька выскочил из машины первый, и тут Лидия увидела, как побледнела Маня, как то ли беспомощно, то ли виновато опустила руки, как, причитая что-то, закачалась, а потом так бухнулась на Ленчикову грудь, что, казалось, не обнять его хотела, а убиться насмерть.

«Ах ты господи! – подумала Лидия. – И флаг, и Ленчик, и шарики надувные, а сердце щемит, и не поймешь: радость это все или горе?»

Сергей все поставил на свои места. Он внес на вытянутых руках во двор блестящий самовар. Он по дороге, в машине, тихонько развязывал веревочку, чтоб торжественным внесением получить взамен хотя бы долю удовольствия от того, что отдаешь, а не приобретаешь. С бодрым «трам-там-там» он нес подарок и ждал, чтоб все вокруг ахнули. Маня ахала очень громко, даже громче, чем Сергей ожидал. И такой он – самовар – блестящий, и такой он красивый, а носик какой, носик! Сергей прислушивался к неестественному Маниному голосу, что-то было не так, и стал озираться, стал искать других потрясенных свидетелей. Но их не было. Он почти обиделся, но тут увидел, что из окошка на терраске смотрит еще одна женщина. Это было уже лучше. Он мог запросто еще раз, ради новой зрительницы, внести самовар во двор, чтоб снять неудовлетворенность Маниным восторгом, но женщина не смотрела на самовар! И на Сергея не смотрела, ни на Лидию, ни на Маню – она смотрела на Ленчика. И смотрела так, что все ее взгляд почувствовали и уставились на нее, и Лидия сразу ее узнала – Зинаида! Как же так? Она с таким непониманием посмотрела на Маню, что та в ответ только губы поджала и стала зачем-то дышать на блестящий самоварный бок. Туманилась никелированная поверхность, теряла великолепный закон отражения. Но это был такой день – день нарушения законов.

…Итак, как это начиналось? Зина идет по улице, а строгая Ленчикова родня интересуется, не забыла ли она послать письмо.

Сам Ленчик писал всем редко. Это в осуждение шурину говорил отец. И еще: что это у него за учеба? То какие-то концерты – Ленчик трубач, то походы на выносливость, невпроворот каких-то второстепенных, несущественных дел вместо того, чтобы «как губка, впитывать знания». Эта впитывающая губка была излюбленным и, пожалуй, единственным образом в речи отца. Образ годился на все случаи жизни. Идет дождь – земля, как губка, впитывает… Мать кормит младенца Сергея. И тот – как губка… Блины к обеду впитывали масло, как губка. Маня, увлеченная общественной работой, тоже, оказывается, губка. А вот Ленчик губкой не был. Он не впитывал знания и вызывал глубокое неодобрение.

Когда умерла мама, Ленчик едва успел на кладбище. Лидия хорошо это помнит, помнит эту минутную радость – «Ленчик приехал!» – в страшном горе, от которого она уже не плакала, а тихонько икала, а ей все несли и несли воду, кружками, чашками, стаканами. Ее уже тошнило от воды, но она пила: ведь икать нехорошо, а вода почему-то не помогала. Так вот: она перестала икать, когда приехал Ленчик. А на кладбище их фотографировали, и он стоял рядом с Зинаидой. Что было потом – Лидия не знает. И вообще, не помнит она Зинаиду после похорон. Пришла война, эвакуация. И они возвратились домой уже в конце сорок четвертого. Было почти так, во всяком случае, так ощущалось: сегодня они вернулись с востока, а вчера Зинаида с запада. Гнев и возмущение тогда прямо висели в воздухе. Оказывается, Зинаида в канаве дожидалась ночи, чтоб незаметно подойти к дому. Домик ее стоял заколоченный – мать ее в войну умерла (от горя и позора, говорили люди), – так она боялась доски с окон поотрывать. Так мышью в дом вошла и жила, не зажигая лампу. Что ела? А не ела! Боялась в магазин сходить – растоптали бы. Все это наперебой, размахивая руками, рассказывали женщины Мане, а Маня в ответ кричала, что так это не оставит, что Зинаиду судить надо. Пусть ответит перед народом, как она могла выйти замуж за врага? Как? Пусть скажет, пусть!

Но суда не было, а Лидия получила самое строгое указание: никогда, ни при каких случаях, ни по какому поводу с Зинаидой не разговаривать, близко к ней не подходить, потому что хуже этой женщины нет человека на свете. Гитлер? Гитлер и то лучше.

Маня вообще была человеком крайних оценок. Это понялось позже, позже… Вышел фильм «Подсолнухи», и в нем тоже была любовь итальянца и русской девушки.

Лидия тогда говорила: «История одной моей знакомой гораздо более драматична…» Потом кино и воспоминания сомкнулись. Где кончалась Зинаида, а где начиналась актриса Савельева – не поймешь… А у неизвестного Лидии итальянца лицо навсегда стало лицом Марчелло Мастроянни.

Сейчас, на Манином дворе, надо было из всей этой жизни – кинокаши – вычленить реальную Зинаиду, какой она была на самом деле. И вспомнить, что было потом…

…Уже после войны Зинаида вдруг решила выйти замуж за слепого Ваню-аккордеониста. Снова поднялась утихшая было война – ишь ты, замуж захотела? А как же твой бывший муж? Слепой Ваня скандалил, требовал, чтоб их расписали без проволочек, и этим усугублял ситуацию. Разные доброхоты открывали Ване слепые его глаза. Ваню вразумляли. «Оглянись! – говорит. – Посмотри внимательно!» Хороший это был совет слепому просто замечательный, только Ваня в ответ прямо из штанов выпрыгивал и палкой размахивал. Убью, гады! Зинаиде бы молчать, а она выдала: «Ваня, успокойся, я с тобой и без записи жить буду, разве в ней дело!»

Маня тогда просто из себя вышла, даже к родителям Вани ходила, но Ванины старики ответили ей спокойно: «Манечка, мы уже старые и можем умереть. Нам страшно оставить Ваню одного». Маня вернулась домой в гневе. Как же можно так думать и говорить? Да разве бы люди его одного слепого бросили? Да они бы дежурили по расписанию. И что это за разговор, что два несчастливых человека вместе могут создать счастье? Это что, алгебра – минус на минус плюс? И что Зинаида – несчастливая? Разве к ней это подходит? Она же позор-женщина, она же войной не раненная и не контуженная. Она же – люди говорят! – в белом платье и туфлях на высоких каблуках ходила со своим макаронником.