Мент - Константинов Андрей Дмитриевич. Страница 52

Зверев схватил Косаря за шиворот, рывком поднял.

— Ты что, старый, ополоумел? Думаешь, что порешь?

— А ты на меня не кричи, — ответил старик строго. — Я тебя не сдам, ты меня от зоны отмазал год назад… я добро помню. И тебе добра желаю.

— Да почему ты думаешь, что это я Настю?… Объясни, старый.

— Вспомни, Саша, какой ты вчера ко мне пришел. Вспомни. Ты весь стремный был… Что у тебя с той бабой — не мое дело. Упорол косяк — бывает. Всяко бывает. А сегодня зачем меня посылал? Маляву передать? Нет, Саша, ты меня посылал понюхать: зажмурилась бабенка или нет?

Старый вор говорил горячо, откровенно. И Зверев оценил, понял, что Косарь искренен. Для человека, который двадцать лет зону топтал, это редкость… означает высшую степень доверия. Даже сочувствия.

— Извини, — сказал Сашка. — Извини. Но это не я!

Он отпустил старика. В ногах была слабость, пульсировала кровь в висках. Косарь сел на табуретку, протянул бутылку. Зверев благодарно кивнул.

Неведенье относительно Настиной судьбы продолжалось более суток. Вопросы: кто напал на Настю? Почему? — были на втором плане. Как опер, Зверев, разумеется, задавал их себе. Но главным все-таки было другое: что с Настей? Где она? Кошмар неведения продолжался более суток.

Зверев обзванивал питерские больницы. Без толку. Везде ему отвечали, что Тихорецкая Анастасия Михайловна не поступала.

Храпел и стонал в пьяном сне Косарь, а Зверев все накручивал диск красного телефона. «Не поступала», — отвечали ему. Он курил одну за другой папиросы и снова набирал номер. Не поступала такая. Солнечный день за окном съежился, завял, затянулся низким серым небом. Поднялся ветер, понес, закручивая, снег. Не поступала.

Ночью Зверев не спал. Ворочался на раскладушке, слушал, как воет ветер, как лакает пиво проснувшийся Косарь. Было тошно на душе, тоскливо, одиноко. Мучило чувство вины: он нисколько не сомневался, что нападение на Настю сопряжено с ситуацией вокруг Джабраилова. Но как именно сопряжено? Через кого? Почему?

Утром он едва дождался девяти, снова сел на телефон. Подружка Насти в суде (А-а… какие подруги, Саня? Так, ведем бабские разговоры за кофе) сначала насторожилась: какой Зверев? Саша?… Какой Саша?… А потом заплакала вдруг и сказала без всякого перехода:

— Саша, ее ведь убить хотели. Вы что же, не в курсе?

— Нет, — ответил Сашка очень убедительно, ОШЕЛОМЛЕННО. И сам себя мгновенно возненавидел за эту профессиональную ментовскую ложь. Кому же ты лжешь: не себе ли? А?… Молчишь, мент поганый?

А подружка поплакала-повздыхала и так же внезапно успокоилась:

— Да живая она… обошлось. Там, слава Богу, врач случайно подвернулся, нашел ее на лестнице. Не он бы, так неизвестно, что могло бы быть.

— Где она лежит? — спросил Зверев.

— В Сведловке. Хотите навестить?

— Э-э… надо бы, да вот и не знаю…

— К ней все равно не пускают… Я пыталась, но даже с удостоверением судьи не пустили.

— Благодарю вас, всего доброго, — сказал Зверев сухо и положил трубку. Ему стало немножко легче — живая она… обошлось.

Зверев побрился электробритвой Косаря, критически посмотрел в зеркало. Пьянка, стресс, бессонница… страх. Темные круги под воспаленными глазами.

Посмотрим, как там они не пускают… Он посчитал деньги в бумажнике. Оказалось, тридцать шесть рублей. Два червонца положил на табуретку в прихожей, вышел, захлопнул за собой дверь.

Обошлось, сказала подружка по бабским разговорам… обошлось. Он только сейчас сообразил, что даже не спросил: как состояние Насти? Какие, собственно, у нее ранения? Эх ты, опер! Растерялся, расклеился, только что сопли не распустил. А тебе теперь работать надо! Пахать. Найти того подонка или подонков, которые ранили Настю… если тебя раньше не возьмет ОРБ.

В трамвае Зверева окружали такие же угрюмые и похмельные морды, как у него самого. Он, в принципе, ничем не отличался от массы жителей северной столицы. Озабоченные ростом цен, неопределенностью будущего, шоковой терапией, угнетенные от выпитого вчера, хмурые ехали люди. И все-таки… все-таки ни одного из пассажиров этого трамвая не разыскивала милиция. Ни над одним из них не висела угроза ареста. И, в конце концов, ни один из них не подставил любимую женщину под нож. А он, Сашка Зверев, подставил.

Неожиданно он ощутил на себе чей-то внимательный взгляд. Неприятно заныло в подреберье. Неужели — все?… Маловероятно. Почти невероятно. Но… ты же сам знаешь, как ЭТО бывает. Стремительное движение двух неприметных мужчин с разных сторон… сильные руки Не дергайся, Зверев, ты арестован!… Щелчок наручников, торжествующая улыбка.

Сашку сильно толкнули в бок. Он резко развернулся. И встретился глазами с человеком, который его разглядывал… Толик-Кнут, карманник с Лиговки. Толик приветливо улыбнулся, Зверев ответил кривой ухмылкой. Сердце колотилось. Мерзко скрежетал на повороте трамвай.

В палату, где лежала Настя, действительно не пускали. Но удостоверение еще лежало в кармане… Оно все еще обладало магической силой и способностью быстро открывать многие двери. Для этого, правда, пришлось дождаться заведующего отделением. Красивый пожилой грузин повертел в руках ксиву, хмыкнул и сказал:

— Сколько же вы ее мытарить-то будете? Прокуратура, розыск, судейские чины… бегаете толпами, а проку нет никакого.

— Извините, служба у нас такая, — неохотно сказал Зверев.

— Вот скажите, молодой человек, вы найдете тех, кто это сотворил?

— Я сделаю все, чтобы их найти, — ответил Сашка твердо. Он плотно сжал губы, выражение лица стало жестким. Врач внимательно посмотрел на него, сказал:

— Ну-с, желаю успеха. Можете поговорить с Анастасией э-э… Михайловной. Очаровательная, доложу я вам, женщина.

Я знаю, — чуть было не сказал Сашка. …Настя смотрела огромными темными глазами. Лицо выглядело очень бледным. И чувственные коралловые губы побледнели, вытянулись в длинный блеклый мазок акварели. И бинты на голове… Господи! Какой же я идиот. Опер, блин! Ни разу не удосужился спросить, как ее ранили. Все казалось — ножом. Почему ножом?… Идиот, лох, дешевка!… бинты на Настиной голове лежали аккуратной марлевой шапочкой. Белые как снег. Страшные, как вдовья вуаль. И глаза Настины огромные смотрели в лицо Звереву МОЛЧА. …Почему она так смотрит?… Почему ты так смотришь? Почему?