Золотой сокол - Дворецкая Елизавета Алексеевна. Страница 57

Вот песня ушла в сторону пострадавшего поля, куда после той кошмарной ночи никто не смел ходить. Зимобор стоял под воротами, поглядывая на багровеющее небо, где последние лучи солнца уже гасли, и с нетерпением ждал, чтобы все скорее кончилось и Дивина побыстрее вернулась. Купала есть Купала: он испытывал смутное возбуждение, нетерпение, неопределенное, но тревожно-приятное ожидание. Что бы там ни было, в купальскую ночь не спят и не сидят дома: будь хоть весь лес полон волхид и прочей дряни, их ждут Девичий луг, костры, речка... В мозгу носились смутные, тревожащие образы, Зимобор уже ощущал рядом с собой девушку, к которой его так тянуло, его пробирала дрожь, и он напряженно вслушивался в далекие голоса: не возвращаются ли в город, не идет ли она домой...

И вдруг там, на поле, раздался крик. Пронзительный крик немолодой уже женщины показался особенно диким среди тишины, после слаженного пения. Зимобор вздрогнул и схватился за створку ворот. Вдали закричали снова, теперь уже много голосов. Ему вмиг представилась не то белая свинья, бегущая прямо на толпу беззащитных женщин, не то еще что-то жуткое.

Забыв, что ему велено сидеть дома, Зимобор толкнул створку ворот и бегом бросился за угол улицы, откуда было видно поле. Из ворот показывались люди, все смотрели в ту же сторону, многие спешили наружу, хотя и боязливо; но Зимобор, мчавшийся со всех ног, опередил остальных.

— А-а-а! — завопил кто-то совсем близко впереди, и это был голос Дивины — искаженный, немного хриплый от ужаса, это все-таки был он. — Помогите, помогите! — задыхаясь, срываясь, звал голос, и Зимобор мчался, как ветер, в холодном ужасе от мысли, что может не успеть. — Спасите, ой, гибель моя!

Он выскочил на поле и тут же наткнулся на толпу женщин. Увидев его, все разом ахнули, вскрикнули, замерли. Крепениха, все еще с бороной на голове, выкрикнула что-то неразборчивое и вдруг швырнула борону прямо в Зимобора. Он едва сумел уклониться, чтобы деревянные зубцы на тяжелой раме не поранили ему голову, быстро огляделся, пытаясь увидеть белую свинью или другую напасть, но тут все женщины накинулись на него. У каждой вдруг оказалась в руке дубина, и все эти дубины осыпали его градом ударов.

Ничего не понимая, Зимобор уклонялся, как мог; мелькнула мысль, что на него напала стая волхид, но он же знал эти лица, искаженные мстительной яростью. В ушах звучали неразборчивые злобные крики, и увесистые удары один за другим обрушивались на голову, на руки, на бока. Перестав соображать, Зимобор выхватил у кого-то дубину и стал отмахиваться. Даже так он справился бы с толпой обезумевших женщин, но старался никого не задеть, пока не разобрался, волхиды ли это. Волхиды умеют прикинуться хоть родной матерью, в этом он уже убедился; но, вяз червленый, какие же это волхиды?! Это Крепениха, с морщинками возле светлых глаз на коричневой коже, с ее рыжим платком на голове, это бабка Перепечиха со двора напротив Елагиного, это Гладышиха, злая, ворчливая и любопытная бабка с Дельницкой улицы, которая часто приходила к ним, и тетка Сполошиха, обычно добродушная, первая разносчица новостей, и тетка Кучерявиха, у которой на каждый случай жизни есть опыт и совет, — они были слишком живые, слишком настоящие, это не могли быть волхиды! Но и удары ему они наносили самые настоящие — суетливо, бестолково, теснясь, наваливаясь всей кучей и только мешая друг другу, попадая чаще по своим, чем по нему; с неистовыми визгами, криками, яростными и гневными воплями, коричневые от загара и красные от горячки боя, они замахивались и промахивались, толкались, падали и снова лезли, осыпая его малопонятной бранью и обрывками каких-то заклятий.

И вдруг в толпе мелькнуло что-то знакомое; стройная фигура в белой рубашке, как молния, прорезала суетливо машущую кулаками и палками толпу, в глаза Зимобору бросилось румяное от возбуждения и гневное лицо, блестящие голубые глаза, выбившиеся из косы пряди волос... Коромысло, которым она прокладывала себе путь через мятущуюся толпу... Дивина расталкивала бабок и теток, кричала что-то, теснила кого-то коромыслом, которым когда-то так славно усмирила Горденю; ее не слышали и не слушали, но Зимобор приутих, боясь ее задеть, и град ударов, падавший на его голову и плечи, стал ощутимо гуще. Вот какая-то костлявая баба, которую Дивина пыталась оттеснить, ударила ее, и Зимобор подался к ним, намереваясь прибить бабу на месте; а Дивина, с тем же гневным лицом, вдруг взмахнула над головой чем-то зеленым. Пучок травы задел Зимобора по лицу, он отмахнулся, но вдруг обнаружил, что се шарахнулись от него в сторону и только сзади, откуда толпе не было видно девушку, его еще пытаются стукнуть.

— Разойдись! — хрипло и гневно крикнула туда Дивина, и Зимобор остался один.

Душистые травы упали ему на лицо, мешали смотреть, но рука Дивины прочно прижимала пучок травы к его лбу и не давала сбросить.

— А ну разойдись! — так же гневно повторила она, оглядывая женщин, словно они были ее злейшие враги. — Мой он, себе беру, раз уж вы иначе не понимаете.

— Что ты делаешь, в уме ли ты? — закричала на нее какая-то из женщин. — Кого берешь, он же оборотень! Он нас погубил!

— Какой же он оборотень, сами поглядите! — Дивина показала на пояс Зимобора. — Где же видано, чтобы нечисть с серебром и железом ходила? Чуть не загубили человека!

— Оборотень он! — подхватила бабка Гладышиха, сверля парня злобным взглядом из-под коричневых морщинистых век. — Позвали его, он и выскочил! А ты... — Она перевела взгляд на Дивину. — Дура ты, девка! Заморочил тебя оборотень, а ты его в мужья берешь! И себя погубишь, и нас!

— Мое дело, кого хочу, того и беру! — с вызовом ответила Дивина.

— Мало нас погубили... Мало у нас деточек перемерло... — неразборчиво загомонили женщины, но не решались сдвинуться с места и только сжимали свои палки.