Золотой сокол - Дворецкая Елизавета Алексеевна. Страница 59

— Горе мое, горе! — бормотала Дивина на ходу, не оглядываясь.

Солнце уже совсем скрылось, заметно стемнело. Со склона горы было видно, как загорелся поодаль первый купальский костер: в той стороне было сельцо под названием Утица. А Радегощ все молчал, и никто не спешил поджигать приготовленные кучи дров.

Кое-как, ощупью находя дорогу сквозь заросли, Дивина и Зимобор добрались до вершины. Здесь, среди поднявшихся за последние годы молодых березок, виднелись остатки святилища: несколько столбов, опаленных тем давним пожаром, еще стояли вразнобой, и в самом низу на них еще можно было разобрать остатки почерневшей резьбы. Под слоем травы глухо похрустывали старые угли, и стояла оплетенная кустами полуразрушенная стена, по плечи человеку.

— Ну, все! — У ближайшего столба Дивина выпустила руку Зимобора. — Здесь не тронет тебя никто, можешь хоть спать!

— А ты... — начал он, еще держа два обрывка венка и не зная, что ей сказать.

— А я-то что? — Дивина пожала плечами. — Меня-то не тронут! Тебя вот... Что же ты наделал! За каким лешим тебя в поле понесло? Ведь сказала же я тебе: сиди дома! Сидел бы, ничего бы не было!

— Я слышал твой голос, — устало повторил Зимобор, понимая, что объяснения ничем уже не помогут. — Ты звала как будто... Сейчас-то понимаю, что это не ты была. А тогда не понял. Уж больно чудно это все: то весенние заклички, то колядки, то жнивные... Заморочили совсем...

— Не тебя, а волхид морочили. Им годовой круг поломали, дорогу закрыли.

— Но ты же звала... Ну, мне послышалось...

— Все понятно! — Дивина отмахнулась и обняла белую березку, в тоске прислонилась к ней. — Что теперь говорить! Сделано дело! Не воротишь. Ох, Кривуша, змея подколодная! Как сказала, так и сделала, чтоб ей ни чести ни места! Обещала погубить меня — и погубила! Я у нее жениха увела, а она увести не сумела, так другого мне на шею навязала — хочешь не хочешь, а ступай теперь замуж! Теперь женись, податься некуда! — Она криво усмехнулась. — Рад не рад, уж ничего не поделаешь.

— Неужели никак... — начал Зимобор и сам сообразил, держа в руке обрывки венка, что теперь — никак. — Да я же сам не знаю, как жить буду! Мне в Полотеск надо ехать! Что же ты... со мной поедешь?

— Да ты сам меня звал! — Дивина с горькой насмешкой покосилась на него. — Или уже передумал?

— Я не передумал! — с досадой ответил Зимобор. — Просто я сам не знаю, где и как буду жить. Я из дома ушел, потому что... Отец мой умер. А наследство без меня поделили. И возвращаться мне было — только зря позориться. Теперь приходится в другом месте счастья искать. Она мне помочь обещала...

— Все ясно. Если сейчас женишься, то она тебя без помощи оставит. Короче, что в лоб, что по лбу. — Дивина вздохнула. — А мне предсказано, что я погибну, если обручусь. Я обручилась уже когда-то... Очень давно...

Зимобор в удивлении поднял голову. Дивина стояла, прислонившись к березе и поглаживая белую кору в черных трещинах, а на лице у нее было такое напряженное и задумчивое выражение, будто она пытается вспомнить давний, смутный сон. Так было, когда они говорили о бляшках воинских поясов.

— Обручилась? Давно? — Для Зимобора это была новость, и не сказать чтобы приятная.

— Да. Очень давно. Я тогда совсем девчонка была. Жениха в лицо не помню. И кто он был, тоже не помню. И кто родители мои — не помню.

— Как — родители? А Елага?

— Я ей не родная дочь. Я до двенадцати лет у других жила. Меня при рождении прокляли, обещали, что погибну, когда обручусь. А потом я должна была в лесу пропасть. Но меня увели... Мать меня увела, Вещая Вила, средняя. К Лесу Праведному. А потом он мне сказал, что жениха у меня больше нет, что я опять свободна и могу в белом свете жить. Умер, что ли... Не знаю. И вывел меня Лес Праведный обратно к людям, когда всему обучил. Два года назад. С тех пор я у Елаги живу. А больше ничего не знаю. Но только проклятие никуда не делось. И раз уж я опять обручилась, то опять... — Она вздохнула. — Не знаю, что со мной будет.

Зимобор похолодел: из всего услышанного наибольшее впечатление произвело то, что своей глупостью, этим вынужденным обручением, он подверг Дивину смертельной опасности. Раньше-то он думал, что ей грозит только утрата ведовской премудрости — потеря обидная, но не смертельная. А все оказалось гораздо хуже.

— Что я должен сделать?

— Пока не знаю. — Дивина вздохнула. — Матушка вернется, может, подскажет что. Или я пойду у Деда спрошу. Уж Дед все знает!

Зимобор помолчал. Дела обстояли хуже некуда — и у него, и у нее. Но почему-то при взгляде на ее фигуру в белой рубахе, прильнувшую к березе, у него светлело и теплело внутри.

— Все равно я рад, что встретил тебя, — сказал он.

— И я тоже рада, — ответила Дивина, не глядя на него. — Это, видно, судьба, а суженого и пешком не обойдешь, и конем не объедешь.

Зимобор встал и подошел к ней, но она отпрянула:

— Нет. Не трогай меня. А то мы оба с этой горы живыми не сойдем. Я пойду, а ты оставайся. Смотри как следует. Сейчас Купала, а тут — священная гора. Может, дадут тебе совет.

— Кто?

— Те, кто знает. Я утром за тобой приду.

Она пошла вниз по склону, по примятой траве, а Зимобор шагнул вперед и остался на том месте, где она только что стояла. Внизу уже заблестели огни священных костров, зазвучали голоса — начался настоящий праздник. В густеющих сумерках белая рубаха Дивины была хорошо видна, и он следил за ней глазами, пока она не пропала в кустах у подножия. Все было хуже некуда, но он был рад, что все сложилось именно так. И казалось, что это было неизбежно, что все решилось уже тогда, когда он только вышел из леса и увидел впереди себя девушку с русой косой, идущую по улице от колодца.

***

Близилась полночь, а в купальскую полночь на горе, где когда-то было святилище, сожженное злой ворожбой, не может быть тихо и спокойно. Сидя на траве под той же березой, Зимобор старался гнать от себя воображаемых чудищ, теребил увядшие цветочные головки в венке и жгуче жалел, что Дивина ушла. Снизу доносились шум гулянки, веселые выкрики, визг, обрывки песен и звуки рожков.