Мои путевые записи - Джоли Анджелина. Страница 6

Я встретила работника УВКБ ООН из Иордании. Он говорил о строительстве центра типа FAWE для женщин в лагерях беженцев или для жителей этого района.

Ватерлоо (транзитная станция)

Дети здесь хватают себя за руки и идут рядом, улыбаются и поют. У них нет ничего. Они носят рваные, грязные одежды, но все же они улыбаются.

Дети бегут на встречу. Они так счастливы иметь хотя бы то немногое, что у них есть сейчас они больше не одни, они не боятся за свою безопасность. Многим из них пришлось преодолеть большие расстояния, несколько дней без еды и воды.

Их крошечные ручки прикасаются к моим рукам дети держат каждый мой палец. Другие хватают мои запястья, локти, всю руку. Я практически не могу идти. Я хотела взять всех, каждого из них к себе домой.

Они увидели мои татуировки. Они показались им смешными. Они спросили: «Кто наколол это тебе?»

Пожилая женщина с рюкзаком на плечах начала рассказывать мне свою историю. Пока она говорила, она сняла со спины рюкзак в котором была ее внучка, и начала кормить ребенка грудью. Ее дочь, мать ребенка, подозревалась в принадлежности к мятежникам в Гвинее из-за ее племенных татуировок. Ее убили.

Внезапно один из мужчин, с которым я пришла, протянул руку: «Нам пора идти. Пойдемте, пожалуйста».

Я услышала какой-то шум, взволнованные голоса.

Это был спор на счет перемещений в другой лагерь. Беженцы не хотели уходить. Мне сказали, что некоторые беженцы даже требовали, чтобы их посылали в другие лагеря, потому что там, возможно, они смогут найти своих родных мы прошли мимо спорящих к машине.

Я заметила мужчину, который в отчаянии прильнул к стене. Внезапно он начал бить по стене кулаками, как будто пытался разрушить ее.

Мы были уже в машине. Мой компаньон закричал «Закройте свою дверь!»

Я не была испугана. Мне было очень грустно из-за того, что беженцы часто винят в этом работников УВКБ ООН.

Ситуация осложняется тем, что в этом уравнении много неизвестных, которые к тому же крайне непостоянны. Число беженцев меняется быстро и непредсказуемо. Соответственно, меняется структура необходимой медицинской помощи, даже элементарной вакцинации, меняются потребности в численности учебных мест в школах.

На текущий момент в помощи нуждаются 22 миллиона беженцев. Два месяца назад я ничего об этом не знала.

Мы должны помогать людям, которые вынуждены бежать и скрываться, чтобы выжить, но проблема будет только увеличиваться и усложняться до тех пор, пока мы не решим проблему в корне, пока мы не оставим войны.

Многие дети на транзитной станции Ватерлоо больны чесоткой. Но я лучше заражусь, чем уберу свои руки от этих малышей.

Чесотка — только одна из болезней, распространенных среди детей в лагере. Бытовые условия желают оставлять лучшего. По правде говоря, условия просто ужасные. Я уверена, что соприкоснулась только с верхушкой айсберга.

Я только что вошла обратно в свою комнату. Вымыла руки и лицо, поймав себя на том, что пристально разглядываю свои ладони.

Позже посетила ампутационный пункт, поддерживаемый неправительственными организациями. Он переполнен пострадавшими беженцами.

Я сижу над своими записями уже несколько минут, не зная, что писать.

Хотя нет, знаю. Я очень рассержена. Я ненавижу людей, которые сделали все это. Я ненавижу то, что все тут страдают — ампутированные, беженцы, перемещенные лица, люди, истерзанные бестолковой войной. Практически у всех выживших кто-то из родных или близких убит либо искалечен. Та мирная жизнь, которая была у них до прихода РЕФ, теперь исчезла, и, кажется, безвозвратно.

Я не понимаю, почему этот абсурд длится так долго. Как мы, американцы, можем утверждать, что мы помогаем этим нуждающимся странам, когда я вижу, что все эти люди живут здесь с уверенностью, что нет ни справедливости, ни мира.

И как, вы скажете, убедить беженцев начать строить свою жизнь заново, когда они уверены в том, что мятежники снова все разграбят и отнимут за считанные дни?

Мужчина с ампутированной рукой рассказал мне, как это произошло. «Тем, кому повезет, делают ампутацию. Нам повезло, мы остались в живых, но в большинстве раненые погибают из-за потери крови или инфекции».

Среди ампутированных самой маленькой — год. Ей было три месяца, когда изнасиловали ее маму, а ей отрезали руку.

Так много пострадавших людей.

Один местный молодой человек рассказал мне свою историю. Он был предпринимателем. «Теперь я сплю на земле. У меня недостаточно пищи, но я благодарен за то, что я жив, хотя жаль, что никогда не могу вернуться домой. Будет ли у меня когда-нибудь опять собственное дело?»

У него был взгляд, который я не могу забыть — дрожащий, отчаянный, травмированный болью.

Мужчина без кистей рук понимал, что здесь я для того, чтобы попытаться помочь. Я была представлена ему как американка, приехавшая для того, чтобы собрать достоверную информацию о ситуации и рассказать о ней своим согражданам.

О да, я очень хочу этого. Я должна сделать это.

Я ни в чем так сильно не хотела преуспеть в моей жизни, как в этом. Мужчина протянул мне руку и улыбнулся. Я пожала его запястье.

Мне было неловко находится в присутствии таких мужественных людей.

Ужин в доме УВКБ ООН

Сегодня на ужин у нас была рыба и салат.

Это большая роскошь. Я была благодарна за ужин, но мне было трудно есть. Я чувствовала себя такой опустошенной.

Мы проговорили два с половиной часа. Каждый рассказывал о своем проекте, о событиях, очевидцем которых ему приходилось быть.

Обсуждалось много проблем — слишком много для меня, чтобы сделать заметки обо всем. К счастью, все это тщательно документируется УВКБ ООН.

Мужчина из Иордании сказал: «С любовью и терпимостью все возможно».

Это такое непередаваемое чувство общаться с людьми — разного возраста, пола, национальности, — каждый из которых имеет свои мотивы для работы в УВКБ ООН.

Некоторые из них сами однажды были беженцами.

Мы вспоминаем больного мальчика, которого я видела на транзитной станции Джуи. Кто-то сказал: «Мальчик со спокойным лицом».

«Возможно, это и не было огнестрельное ранение», — добавил другой. — «Возможно, это от ушиба».

Одна из женщин за столом сказала: «Он не выживет».

Меня поразило это, я не знала, что сказать.

Огромное количество людей в лагерях умирает без должного медицинского ухода. Нам необходимо заручиться большой поддержкой из Женевы (УВКБ ООН). Это требует много времени.

Мне объяснили, что в лагерях есть и другие жертвы, о которых, как правило, не говорят. Я никогда не читала и не слышала о том, что мне рассказали. Многих беженцев мятежники заставляли ампутировать конечности знакомым или близким людям. К их головам приставляли пистолеты, давали ржавые ножи или осколки стекол и заставляли отрезать кисти, ступни или руки и ноги тех людей, которых они знают, часто членов их же семей. Никакого наркоза. [2].

После этого люди сходят с ума. Они больше не способны адекватно воспринимать происходящее вокруг. Шок и чувство вины становятся невыносимыми. Наверное, нет никаких медицинских методов, которые могут помочь им. А в условиях недостаточности средств на оказание помощи больным физически, о лечении душевнобольных беженцев с тяжелейшими психологическими и эмоциональными травмами никто и не задумывается.

Я вижу, как беженцы заботятся друг о друге.

Я хочу еще написать что-то перед сном, но я не могу. Я слишком потрясена увиденным.