Весьёгонская волчица - Воробьев Борис Никитович. Страница 18

– А насчёт мясца как? – сказал Егор. – Давай хоть маленечко, а?

Он сходил в погреб и принёс кусок мяса. От мясного запаха ноздри волчицы расширились, и она взяла кусок в пасть, но проглотить не смогла, не было сил.

– Ну-ка, дай, – сказал Егор. Он взял стоявший на мосту топор и разрубил мясо на мелкие кусочки. – Вот теперь в самый раз, попробуй-ка.

Но даже и такие куски волчица глотала с трудом, а проглотив, надолго замирала, безучастно глядя перед собой.

– Ну давай, милая, давай, – подбадривал волчицу Егор, гладя её по голове. И она, словно понимая, чего от неё хотят, брала кусок за куском и всё так же медленно проглатывала.

В конце концов мясо было съедено.

– Ну и ладно, – сказал Егор. – Больше нам сегодня и нельзя. Спи давай.

Но прежде чем уйти, Егор ещё некоторое время сидел рядом с волчицей, гладил её по голове и говорил ей разные ласковые слова. Он давно не радовался так, как сегодня. И не только потому, что у волчицы наступило улучшение, но и по другой, не менее важной причине. Случилось то, чего он тщетно добивался в течение нескольких месяцев – волчица подпустила его и вела себя так, будто сроду жила у него в доме, будто в ней и не было никогда той ненависти, которая двигала ею чуть ли не год. И это было не просто следствием её физической слабости, а результатом каких-то неведомых Егору превращений, случившихся с волчицей за время болезни. Может быть, эти превращения давно назревали в ней, ведь за время, что она жила у Егора, он не сделал ей ничего плохого, если не считать промашки с намордником, но кто знает, сколько бы ещё выжидала волчица, прежде чем довериться. Болезнь же как будто подтолкнула её к этому: Егор был уверен, что даже находясь в беспамятстве, волчица чувствовала уход за ней, и это тоже каким-то образом повлияло на неё.

Утром Егор снова напоил и накормил волчицу. Она уже была не так слаба, как накануне, и Егор знал, что теперь дело пойдёт быстрее. Раз стала есть, через недельку совсем очухается. Волки вообще звери крепкие, а эта так прямо из ряда вон. Два раза одной ногой в могиле стояла, и хоть бы что!

– Видела? – сказал Егор жене, наблюдавшей, как он кормит волчицу. – А ты говорила.

– Что я говорила? – спросила жена с некоторой обидой в голосе.

– Сама знаешь что! – засмеялся Егор.

– Так я разве думала, что она выживет? А смотреть, как мучается, ну просто сил не было.

– Да ты не обижайся, я не в укор. Мало ли что бывает?!

– Ну а теперь-то что делать? Ведь отпустить собирался. Егор виновато почесал в затылке.

– Собирался, Маш, да передумал. Жалко мне её. Веришь, об Дымке так не жалел. Как подумаю, что отпускать, аж настроение портится. Пускай живёт, Маш, а?

– Да пускай, мне-то что. Но Петьку разве вразумишь? Опять что-нибудь отчубучит.

– Не отчубучит, он нынче тихонький стал!

– Ой, что-то ты загадками говоришь! Аль припугнул уже?

– Припугнул, – сознался Егор и, видя, что на лице жены промелькнул испуг, поспешил успокоить её: – Да ничего не было, не бойся. Поговорили, и всё.

– Поговорили! Он тебе и это припомнит!

– Да и наплевать-то! Вякнет, я тоже молчать не буду. Не хватало ещё Петьку бояться!

Петьку Егор действительно не боялся, а вот с председателем выходило нескладно. Пообещал человеку, что не сегодня-завтра отпустит волчицу, а теперь от ворот поворот. Придётся зайти, поговорить. Председатель, конечно, удивится, потому что думает, что волчица давно уже в лесу, а оказывается «висело мочало, начинай всё сначала». А что делать? Так и нужно сказать: извини, Степаныч, не выгорело дело, и ты уж войди в положение. Нынче же надо зайти, неудобно будет, если председатель узнает обо всём от других.

Волчица поправлялась быстро. Аппетит у неё после болезни был всё равно как после Великого поста, только давай, и Егор замучился с мясом. Если б не мыловары, хоть снова берись за ружьё. Правда, мыловары не знали, куда теперь идёт мясо, думали, что Егор всё ещё ловит волков, и он не разубеждал их. Узнают, что у него живёт волчица, пойдут всякие разговоры, и дойдёт до района, глядишь, объявится какой-нибудь инспектор, потребует застрелить волчицу или штрафом обложит, у них это скоро делается.

Но пока всё было тихо, а с мясом неожиданно помог и Гошка. От него-то чего скрывать, что в доме волчица, Гошка о чём бы ни знал, помалкивает в тряпочку. И вот теперь не проходило недели, чтобы кузнец не принёс чего-нибудь – то требухи, а то просто костей. Где он всё это брал, Егор не допытывался. Приносит – и хорошо.

– Будешь так есть, по миру пойду, – говорил Егор волчице. – Пока ещё куда ни шло, а обрастёшь жирком, снова на паёк переведу, уж не обижайся.

Но шутки шутками, а всё же однажды Егор решил попотчевать волчицу постным. И от коровы, и от овцы оставались отходы, и он, намешав в коровье пойло картошки и муки и добавив немного мяса, дал попробовать волчице. Будет есть, так будет, а заартачится – тут ничего не поделаешь.

Но волчица без всяких понуканий съела всё.

– Умница ты моя, – сказал Егор.

Дело было сделано, действительно большое. Картошки в доме – целый подпол, мука тоже есть, а бросить в пойло кусок-другой мяса – от этого не разоришься. То же кило можно растянуть на две кормёжки.

А потом пришёл день, когда Егор перевёл волчицу на её законное место, в конуру. Чтобы Петька и в самом деле не повторил покушения, Егор перетащил конуру ближе к дому и обгородил заборчиком. Настелил в ней сена, а от блох набросал по углам сухой полыни, связки которой висели у него на потолке.

– Живи, – сказал он волчице. – Тут тебе и воздуху побольше, и дела свои делать удобней. А то ведь дома за тобой не наубираешься.

Наконец-то настали тишь и благодать, о чём давно уже забыли и Егор, и жена, да и волчица тоже. Чего только не случилось меньше чем за год! Чудеса какие-то, удивлялся Егор. Жили себе и жили, и вдруг как прорвало, и всё смешалось и перепуталось, и не поймёшь, где концы. И вот всё улеглось, и всё успокоилось. Председателю Егор сказал, что волчица пока у него. Заболела, мол, а как поправится, тогда он её и отпустит. «Да ну тебя, – ответил председатель, – надоел со своей волчицей. Делай ты с ней, что хочешь».

Петька притих и не показывался на глаза, а волчица жила в своей конуре. Егора она встречала ласково, но без суеты, не так, как бывало, Дымок, который чуть не с ног сбивал, а иной раз даже струйку пускал от радости. Этой суеты Егору и не надо было от волчицы, он был доволен и тем, что глаза её не темнели, как раньше, когда она видела его, а светились жёлто, по-доброму. Лишь иногда он улавливал в её взгляде какое-то пристальное внимание к себе, словно волчица чего-то ждала и знала, что Егор догадывается о её тайном желании.

– Ну чего уставилась, давно не видела? – грубовато говорил Егор, чувствовавший себя неловко от этой звериной пристальности. Когда волчица смотрела на него так, ему казалось, что она и впрямь знает все его мысли и намерения. А что, думал он, может, и знает. Волчице лет семь, наверное, половину жизни она уже прожила, а он по этим меркам совсем ещё глупый, хотя и думает, что умнее её. Был бы умнее, не попался б в тот раз на её удочку. А то влип, как воробей в тёплый навоз.

Но даже такие сравнения не задевали теперь Егора. Вспоминая, как бесился зимой, каким ударом по самолюбию была волчья засада, он лишь хмыкал и качал головой.