Воины бури (ЛП) - Корнуэлл Бернард. Страница 65

— И еще мне нужна лучшая лошадь.

— Возьми всё, что хочешь.

— Для чего? — поинтересовался Сигтрюгр.

— Для колдовства, просто для ирландского колдовства, — улыбнулся Финан.

Мы стали ждать зарю.

С волчьей зарей пришел туман. Костры в дальнем лесу стали бледнее, хотя и по-прежнему оставались там, скрываясь за деревьями и дымкой. Финан попытался сосчитать костры, но их оказалось слишком много. Мы все считали. У нас имелось только триста восемьдесят пригодных для битвы воинов, а у врага — в три раза больше, может, и в четыре. Мы все считали, хотя и не говорили об этом.

Первые всадники появились вскоре после рассвета. Юнцы из армии Рагналла не могли устоять перед соблазном нас подразнить. Они выехали из леса и помчались галопом, пока не оказались перед северной стеной, и там просто стояли, в тридцати-сорока шагах, ожидая, что кто-нибудь из нас пересечет ров для драки один на один. Я отдал приказы, чтобы никто не принимал вызов, отказ побудил и других юнцов Рагналла бросить нам вызов. Его армия по-прежнему скрывалась в лесу в полумиле от нас, но он позволил горячим головам выехать вперед.

— Трусы! — проревел один.

— Выйдите и убейте меня! Если посмеете! — другой скакал перед нами взад-вперед.

— Если вы меня боитесь, может, я пришлю сестренку с вами сразиться?

Они выставлялись не только перед нами, но и друг перед другом. Подобные оскорбления всегда были частью битвы. Воинам нужно время, чтобы встать в стену из щитов, и еще больше времени, чтобы собраться с духом и наброситься на другую стену, и ритуал вызова заполнял это время. Но Рагналл не высылал людей вперед, держал их в лесу, хотя время от времени мы видели среди листьев отблеск металла. Наверное, он подбадривает предводителей речами, говорит, чего ожидает и какая их ждет награда, а тем временем юнцы явились над нами насмехаться.

— Выходите вдвоем! — прокричал воин. — Я прикончу обоих!

— Щенок, — рявкнул Сигтрюгр.

— Помню, как ты насмехался надо мной в Честере, — сказал я.

— Я был молод и глуп.

— Ты не изменился.

Сигтрюгр улыбнулся. Он надел начищенную песком и уксусом кольчугу, так что в ней отражалось солнце. Его перевязь украшали золотые бляхи, цепь трижды обвивала шею, на ней висел золотой молот. Он не надел шлем, но светлые волосы обхватывал бронзовый венец, что он обнаружил в Эофервике.

— Я одолжу Финану цепь, — предложил он.

Финан седлал большого вороного жеребца. Как и Сигтрюгр, он был в начищенной кольчуге и взял взаймы мою перевязь с замысловатыми серебряными вставками. Он расчесал волосы и украсил их кольцами, а руки увешал браслетами. Железную кромку его щита отскоблили от ржавчины, как и выцветшую белую краску с ивовых досок, чтобы на свежей древесине ярче сиял христианский крест. Он явно замыслил какое-то христианское колдовство, но не сказал какое.

Я смотрел, как он крепко затянул подпругу и повернулся, прислонился к спокойному коню и вгляделся через загороженные колючими ветками ворота, перед которыми по-прежнему бросали нам вызов полдюжины юнцов Рагналла. Остальным это надоело, и они поскакали обратно к лесу, но эти шестеро лупили пятками лошадей, направляя их к краю рва, откуда ухмылялись нам:

— Что, испугались? — спросил один. — Я готов сразиться с двумя! Не будьте сосунками! Выходите и деритесь!

Из северного леса выехали еще трое и помчались галопом, чтобы присоединиться к этой шестерке.

— С удовольствием бы вышел и прикончил кого-нибудь из них, — проревел Сигтрюгр.

— Не стоит.

— Я и не собираюсь, — он смотрел на трех всадников, что вытащили мечи. — Ну до чего же пылкие, — презрительно заявил он.

— Юнцы всегда такие, — сказал я.

— И ты таким был?

— Я помню свою первую стену из щитов, и я был напуган. ?Тогда я сражался против валлийских угонщиков скота и испугался до смерти. С тех пор я дрался с лучшими из норманнов. Сталкивался щитом о щит и чувствовал вонючее дыхание врага, когда его убивал, но по-прежнему испытываю страх в стене из щитов. Однажды в стене из щитов я умру. Упаду наземь, стиснув зубы от боли, и вражеский клинок вырвет из меня жизнь. Может, сегодня, подумал я, вероятно, сегодня. Я прикоснулся к молоту на шее.

— Что они делают? — спросил Сигтрюгр. ?Он смотрел не на меня, а на трех приближающихся всадников, пославших лошадей в галоп и бросившихся в атаку на оскорбляющих нас юнцов. Те обернулись, не вполне понимая, что происходит, и этой неуверенностью обрекли себя на гибель. Три всадника налетели на противников, тот, что посередине, врезался в лошадь врага и сбросил его с седла, а потом развернулся ко второму и проткнул его мечом.

Я видел, как длинный клинок пропорол кольчугу, видел, как норвежец навалился на пронзивший его меч, а его собственный упал на траву, а потом увидел, как нападавший проносится галопом мимо, чуть не вывалившись из седла, потому что его клинок застрял в кишках умирающего. Он отклонился назад, но смог выдернуть меч, а потом быстро развернул лошадь и вонзил клинок в спину раненого. Один из тех шести, что подзуживали нас, улепетывал вдоль холма, а остальные пятеро были либо мертвы, либо ранены. Ни один больше не сидел в седле.

Три всадника повернулись к нам, и я увидел, что их ведет мой сын Утред, он ухмылялся, поскакав в сторону колючей изгороди, преграждающей вход в крепость. Мы оттащили кусок изгороди, чтобы впустить троих воинов и встретили их радостными возгласами. Я увидел на шее сына большой железный молот. Пока он слезал с седла, я держал его лошадь, а потом мы обнялись.

— Притворился датчанином? — спросил я, притронувшись к его молоту.

— Точно! — ответил он. — И никто не задавал нам вопросов! Мы прибыли прошлой ночью.?Оба его спутника были датчанами, что присягнули мне в верности. Они ухмыльнулись, гордые тем, что совершили. Я снял с руки два браслета и протянул каждому из них.

— Вы могли бы остаться с Рагналлом, — сказал я, — но не сделали этого.

— Мы присягнули тебе, — ответил один.

— И до сих пор ты не проигрывал битв, господин, — добавил второй, и меня кольнуло чувство вины, потому что они галопом пересекли пастбище прямо навстречу смерти.

— Тебя легко найти, — сказал сын. — Норманны слетаются, как осы на мед.

— Сколько их? — спросил Сигтрюгр.

— Слишком много, — мрачно ответил сын.

— А мерсийская армия? — поинтересовался я.

Он покачал головой.

— Какая мерсийская армия?

Я выругался и снова посмотрел на пастбище, теперь пустое, если не считать трех трупов и двух хромающих к лесу мужчин.

— Леди Этельфлед не преследует Рагналла? — спросил я.

— Леди Этельфлед его преследовала, но вернулась в Честер на похороны епископа Леофстана.

— Что? — поразился я.

— Леофстан мертв, — объяснил Утред. — Только что был жив, и вдруг скончался. Мне сказали, это случилось на праздничной мессе. Он вскрикнул от боли и рухнул.

— Нет!

Меня поразила боль утраты. Я с первого же дня невзлюбил Леофстана, когда тот заявился в город — само смирение. Я решил, что Леофстан, должно быть, лицемер. Но со временем я к нему привязался, даже восхищался им.

— Он был достойным человеком.

— Да.

— И Этельфлед вернула армию на его похороны?

Сын покачал головой и, помедлив, взял чашу с водой из рук Берга.

— Спасибо, — сказал он. — Она вернулась с десятком воинов и неизменным эскортом священников, — продолжил он, отпив, — но оставила Цинлэфа во главе армии.

Цинлэфа, своего фаворита, которому предрекали женитьбу на её дочери.

— А что Цинлэф? — сокрушенно спросил я.

— Как я слышал, он далеко к югу от Ледекестра, — ответил сын, — и отказывается вести войско в Нортумбрию.

— Вот сволочь, — выругался я.

— Мы направились в Честер, — сказал сын, — и обратились к ней с мольбами.

— И?

— Она написала Цинлэфу, повелев выступить на север и отыскать тебя, но эти приказы дойдут до него, скорее всего, сегодня.

— А он в дне пути от нас.