Творящие любовь - Гулд Джудит. Страница 83

Мать-настоятельница склонила голову в молитве. В другое время она бы вмешалась, но ситуация выходила за рамки привычного. Бесполезно ставить под сомнение авторитет аристократов ди Фонтанези. Повсюду смерть и разруха. Ребенку будет лучше в простой семье, где его согреют любящие сердца, чем рядом с этой сварливой бабой, захотевшей продать девочку за кусок хлеба.

Мать-настоятельница смотрела, как Паоло, обняв одной рукой шестилетнего сына за плечи, встал на колено, чтобы показать ему сестричку, и взял с него клятву никогда не говорить матери о том, чему он стал свидетелем.

Потом Паоло посмотрел на монахиню:

— Матушка, у девочки нет имени.

Она кивнула:

— Думаю, что нет, иначе бы они нам сказали.

— А как звали мать?

— Шарлотт-Энн.

Крестьянин задумчиво нахмурился.

— Анна. Да, нам следует назвать ее так же, как и мать. Мы должны назвать ее Анной.

Настоятельница одобрительно улыбнулась. Да, так будет лучше.

Что бы там ни было, Господь в своей мудрости решил, чтобы ребенка все-таки любили. Настоятельница коснулась плеча плачущего Антонио и сказала ему об этом.

23

Открытые чемоданы лежали на кровати.

Элизабет-Энн молча смотрела, как Дженет складывает и упаковывает ее одежду. Потом перевела взгляд на Заккеса. Сын подкатил свое инвалидное кресло к окну и всматривался в холмы Кампании, словно постоянно ускользавший от него ответ прятался где-то там. Мать знала, о чем он думает, потому что сама думала о том же самом.

Они приехали в Италию, чтобы найти Анну, но в конце концов вынуждены были признать свое поражение. В этой головоломке оказалось слишком много фрагментов. Элизабет-Энн боялась, что, сколько бы она ни искала или как бы глубоко ни копала, ей никогда не удастся обнаружить их все.

Она пересекла комнату и встала позади Заккеса, утомленно положив руку ему на плечо. Сын обернулся и взглянул на нее. Лицо матери оставалось бесстрастным. Она чувствовала, что не следует показывать ту жестокую боль, которую испытывает, когда смотрит на ставшие знакомыми холмы.

Когда Элизабет-Энн приехала сюда в первый раз, ей представлялось, что в этом месте она почувствует себя ближе к Шарлотт-Энн — ведь дочь жила здесь. Теперь-то мать знала, что это была всего-навсего иллюзия. Эти холмы не могли помочь ей справиться с потерей. Шарлотт-Энн похоронили в Италии, но душа ее унеслась отсюда. Элизабет-Энн пришлось принять этот факт и смириться с трагедией. Ведь так произошло и с природой. Повсюду разбомбленные виноградники снова были засажены лозами. Из этого следовало извлечь урок.

«Жизнь продолжается», — вяло подумала она. Несмотря на то что мир пережил самую страшную трагедию, жизнь не стояла на месте.

Элизабет-Энн сцепила пальцы и поднесла их к губам. Она знала, что пострадала не только их семья. За несколько прошедших страшных лет миллионы жизней были сломаны. Но война собрала неплохой урожай с их семьи: искалеченный сын; дочь, погибшая в тридцать лет, а имя ее внушает такое отвращение, что итальянские крестьяне плевались и бранились при одном только его упоминании; пропавшая внучка; зять, на которого напали свои же сограждане, забитый вилами насмерть и потом изуродованный и подло повешенный вверх ногами посреди деревенской площади, так как он оказался символом правительства, злоупотребившего властью и угнетавшего народ. Они сорвали свою злобу на Луиджи ди Фонтанези, потому что он был живым напоминанием о том, как вся страна сходила с ума.

Что же случилось с родом человеческим, если люди превратились в бешеных зверей?

Тысячу раз задавала себе этот вопрос Элизабет-Энн и не находила ответа. Перед ней стояло столько вопросов, и ни на один из них она не знала ответа.

Женщина медленно обернулась. Она решила, что должна помочь Дженет собирать вещи. Если бродить тут, словно зомби, то ничего хорошего из этого не выйдет прежде всего для нее самой. Они приехали сюда и сделали все, что смогли, но все безрезультатно. Теперь чем быстрее они упакуют чемоданы, тем быстрее уедут. Элизабет-Энн знала, что сейчас им лучше всего отправиться домой и постараться сжиться со своими потерями. Пришло время взглянуть правде в лицо. Ее внучка исчезла. Словно нежеланного щенка или котенка, дедушка с бабушкой отдали ее чужим людям, случайно оказавшимся рядом. Неважно, как долго она будет продолжать поиски, это не принесет успеха. Ей никогда не удастся разыскать Анну. Семья, в которую ее отдали, наверняка слышала о ее поисках — ведь Элизабет-Энн этого не скрывала, поэтому они и сбежали среди ночи. Но хуже всего то, что даже в свои пятьдесят лет она так и не научилась мириться с поражением.

Элизабет-Энн хрустнула пальцами и беззвучно застонала от гнева и беспомощности. Голоса и события прошедших нескольких дней водоворотом кружились у нее в голове.

Мать-настоятельница, лицо грустное, голос измученный, в нем слышатся слезы:

— Синьора, ребенок счастлив. Вы должны мне поверить. Девочке будет только больнее, если вырвать ее из той единственной семьи, которую она знает и любит. Прошу вас, синьора. Будьте милосердны. Если вы настаиваете, хорошо, я скажу вам. Но, пожалуйста, синьора. Это будет огромной ошибкой.

Ее собственный голос, глухой и далекий:

— Я должна знать. Я должна. Это ребенок моей дочери.

Мать-настоятельница:

— Что ж, ладно. Анна. Анна Вигано. Ее крестил сам отец Одони.

И сосед Вигано, он же хозяин их земли:

— Они уехали среди ночи, словно воры, убегающие от закона. Кто знает, куда они отправились? Они остались мне должны за два месяца. Счастливое избавление, нечего сказать.

Душу и сердце Элизабет-Энн терзала боль. Она чуть было не нашла Анну. А теперь ее внучка снова уехала, потерянная навсегда. Кто знает, куда заберутся Вигано, чтобы оставить у себя ребенка?

Воспоминания, воспоминания нахлынули на нее. Произошло столько такого, за что она себя теперь ругает. Все могло быть иначе, если бы только…

Если бы я только не послала Шарлотт-Энн в Швейцарию, она была бы сейчас жива.

Если бы только я поменьше времени уделяла отелям, а побольше своим детям.

Если бы я крепче держала ее в руках.

Как много этих «если бы».

И как много нового открылось только сейчас. Шарлотт-Энн была упрямой и непокорной, полной решимости идти своим путем. А эту черту характера, Элизабет-Энн знала, дочь унаследовала от нее. У них с дочерью было так много общего, но никто из них не хотел этого признавать. Но в отличие от матери Шарлотт-Энн забывала об осторожности. Ей и в голову не приходило подумать о возможных последствиях своих поступков.

О, если бы я только направила Шарлотт-Энн по верному пути. Она именно в этом и нуждалась. Почему я этого не заметила? Почему я оказалась так слепа?

Но теперь уже слишком поздно ворошить прошлое, мечтать о том, чтобы изменить уже произошедшее. Шарлотт-Энн трагически погибла. Она ушла навсегда. А Элизабет-Энн должна вспоминать только хорошее.

Элизабет-Энн понимала, что когда-нибудь она примирится со смертью Шарлотт-Энн. Но она никогда не сможет понять того, что сделали ди Фонтанези. И в ее сердце не найдется для них прощения.

Как могли они отдать ребенка? Да еще в обмен на еду? Неужели они думали, что голодают только они? Только приход союзников и раздача ими продовольствия спасла всю Италию от голода. Но только любовь, несмотря на голод и болезни, поддерживала семьи и сохраняла их единство. «Может быть, — осмелилась она подумать, — Анне лучше вдалеке от таких лишенных способности любить людей, как княгиня Марчелла и ее муж?»

И все-таки она никогда не смирится с тем, что Анна потеряна. Только смерть приходит навсегда. Раньше или позже, все умирают. Но могила — это нечто конкретное. А исчезновение? Нет, вот это как раз то, с чем нельзя смириться. Неведение того, что случилось с Анной, будет грызть ее всегда. Но сейчас ей придется признать свое поражение, согласиться с тем, что, сколько бы усилий и денег она ни потратила на поиски, ребенка не найдут. Ей остается только молиться, чтобы те, кто взял малютку, окружили ее любовью.