Чертово колесо - Гиголашвили Михаил. Страница 146

— Одна бабка даже клацнула: вот пьянцы, с утра жрут… — добавил Юраш. — Там русская гетта, одне русаки живут… Бабки день-ночь во дворе гомозят, следят, кто кого за сиську лапнул…

— В такое место везти тоже не годится, — вздохнул Нугзар (будь он там, не допустил бы такого балагана).

— А куда ж его? Не к тебе ли в Амстик? — поднял глаза Васятка. — Сатана предлагал в вальде [133] спрятать, да тут вальды такие, что лесники и бегуны постоянно туда-сюда снуют, как крысы… Турист ходит. Немцы же вандерн [134] любят больше всего…

— Ага, сосиськами не корми, дай повандеровать, — подтвердил Юраш. — Сколько раз тут в лес ходил с ними, на горы сразу лезут… давай, кричат, на тот берг [135] взберемся и там выпьем. А хули на туда переть, когда и внизу выпить ништяк?

Нугзар прервал его:

— Дальше что было?

Васятка покрутил соломенной головой:

— Ну, затащили на хату. Сатана ему глаза завязал лентой и говорит: «Когда бабки будут? Я должен с тебя полный долг получить!» Тот очнулся, что-то начал пыхтеть. Сатана дал ему по почкам, в ухе сигарету потушил, велел его лентой клеючей обкручивать, с ног до головы… Три мотка на него спеленали, как кокон стал…

— Как кукон блескучий! — уточнил Юраш.

— Ну… на елку вешать. Открытым только нос оставили… Сатана попинал его маленько и в ванную забросил. Сели в карты играть, ширнулись, то да се. Сатана еще шутил: «Те дни жизни, когда я пил, ширялся и ебся, я считаю хорошими днями, а все остальное — дрянь!»

— Это он часто говорил. — И Нугзар с неприязнью к самому себе отметил, что тоже стал говорить о Сатане в прошедшем времени. — Дальше!

Юраш обтянул спортивную пижаму:

— Лучше б его не было, этого дальше! — а Васятка закурил новую сигарету:

— Выкатил он вечером кокон в комнату и говорит: «Сейчас жене позвонишь, чтоб завтра пятьдесят тысяч в сумке принесла к садику у городской стены». Про этот гартен [136] мы еще раньше шпрехали, [137] тихий, людев мало. «Не принесет — крышка тебе: селедкой с солью кормить буду без воды, сигареты в ушах и глазах тушить, а потом в бетон кину… Если она в полицию цынканет — всю семью изведу!» Прорезали на коконе рот, набрали телефон. Андреас сказал, как ему велено было. Жена кричит: «Принесу, не проблема, только его не трогайте, звери!» Стрелку забили на двенадцать часов. Кинули кокон в загон, в карты доиграли. А утром в садик пошли. Видим — стоит жена Андреаса, и сумка рядом. «Вот, принесла!» — обрадовался Сатана. Тут Юраш каску за бушем углядел, на солнце блесканула. «Були! Бежать надо!» А Сатана — вперед. Я ему: «Цурюк!» А он: «Какой урюк?» — и вперед, к сумке. А мы — назад, и деру. Издали увидали, как на него полицаи кинулись.

— Да, по-глупому все, — согласился Нугзар и спросил (скорее у себя, чем у этих пацанов): — Как же это Сатана так просто стрелку назначил? Без всяких уловок? Без подстраховок?

— Да уж не знаю… Поверил, видать, ей… А нам куда? Что с этим коконом делать? К Юрашу забежали, кокон из окна выбросили — там невысоко, трава. Машину подогнали, кокон в багажник, а потом на улице, где меншен [138] мало, вывалили около мусорного ящика, небось, найдут по крикам… И прямиком сюда, к тебе.

— Прямо? Ко мне? А вдруг за вами слежка? — недовольно сказал Нугзар и встревожено выглянул с балкона. Как все нелепо сделали! И Сатана тоже хорош — простых вещей не знает! С заложниками надо ласково говорить, а не сигареты у них в ушах тушить! В кино каком-нибудь, наверно, дурацком насмотрелся. Ну да что теперь: Сатана залетел, и надолго, если разбитый кокон умрет на той безлюдной улице.

— А он вообще жив был?

— Да еще как, всю дорогу материл нас из багажника…

— Не, кукон живой был будь здоров, только крякнул, когда мы его на тратвар скинули, — уверенно сказал Юраш.

— Масок, конечно, не надевали?

— Какое там! Ширялись до утра. И это тоже ошибки Сатаны.

— И где он сейчас?

— У булей, где еще… Или в тюрьме. А нам что делать, Нузгарь, к хуям на хуй? — спросил Васятка.

— В побег идти, что еще. Если ваш кокон жив — он все расскажет. Если умер — еще хуже, найдут и квартиру, и ленты, и вашу селедку…

— Селедку Сатана слопал, после третьей ширки, нас чуть не стошнило, — вступил Юраш.

— В общем, понять, кто был с Сатаной, нетрудно. Сатана ментам ничего не скажет, будьте уверены, но там и так все ясно, — заключил Нугзар.

— Это конечно, не сдаст. Да он и имен наших толком не знает: меня то Валеркой, то Витюшкой звал, а его имя вообще запомнить не мог — то Елдашом, то Юзгашом…

— Вы много пили?

— А то…

— И фиксались по-черному, — добавил Юраш, задирая рукава пижамы и показывая исколотые руки. — Ну он и глот! Каждый полчас ширлавку вытаскивал, мазаться…

— Вот в этом и вся беда, это все сгубило. — И Нугзар опять пожалел, что не удержал Сатану, наоборот — послал его, одного, с этими птенцами… Со вздохом спросил: — Тут, в тюрьмах, много наших?

— Наших — это каких?

— Русских, грузин, армян, молдаван, украинцев… Советских.

— Полным-полно. Кто тут, кроме них, разбойствует и грабит?

«Ничего, значит, среди своих будет, займет свое место… Вот если одни немцы, а он — без языка, тогда худо… А так — устроится, не впервой… Эх, жаль, не успел ему про азил рассказать!.. Хотя при таком разбое и мародерстве никакой азил не поможет… Значит, я могу стать Кокой Гамрекели! — вздулась старая мысль на новый лад. — Паспорт чистый, с визой… правда, на Францию… но виза на Францию лучше, чем вообще без визы, как у меня…»

Ребята сидели молча, подавленно ковырялись в карманах, царапали стол и курили. Их положение было тоже незавидным. Потом Васятка сказал:

— Легко сказать — побег! А куда бежать-то? Где место, гельды? Немцы всюду выловят, ищейки, ебаный кебан, годами дела ведут, не забывают… Вот у Юраша случай был — он на диско кому-то мауль [139] намылил, так его три года искали — и нашли. Штраф пришлось цален. [140]

— И пердупеждение, — с трудом выговорил Юраш.

— Есть у вас тут родственники? — Нугзар вспомнил, что в Тбилиси все тотчас уезжали к родичам в деревни.

— Все в Дюсике. Нас там — о-го-го!.. Бабка с дедом, четверо их детей да штук десять внуков. Еще танты, онкели… Не счесть… — ответил Васятка и начал вслух прикидывать, куда можно убежать: у Любки Шнайдер хахаль появился, не пустит, Лизка Геббельс замуж вышла, у Малого не дом, а там-тарарам, Ванька Шварц жил один, но теперь у него фройндинка объявилась, Марленка…

— Не, Марленка не его фройндюшка, а Джумы Косого, — возразил Юраш.

А Нугзар думал, что за человек этот Кока Гамрекели, чье имя он напялит на себя завтра, когда пойдет на «Кристи» — идти больше некуда…

«Без звания, без имени, без роду и племени, без денег и шансов…» — опять стали дробиться мысли. Не хуже ли эта зона тех, где он сидел? Там, по крайней мере, все было ясно. А тут, кроме тоски и одиночества, ничего нет — это он успел понять, когда прошли первые восторги и жизнь стала разворачиваться тылом и изнанкой.

Пока немрусы названивали кому-то: «Не, на одно вохе, [141] не более… Я и Юраш… Були ищут…» — Нугзар полез украдкой в шкаф и, не вытаскивая оттуда паспорт, стал смотреть на фотографию. Лицо не похоже на гадину или педика… Хороший парень, студент, Кока Гамрекели, внук кремлевского гинеколога, получил в наследство марку, живу в Париже, приехал на «Кристи»…

Тут Васятка бросил трубку:

— Ну, козел, ты у меня поблеешь… — И хлопнул Юраша по плечу. — Вспомнил! У меня же тетка двоюродная в Баварии, в Мюнхике живет… Может, туда дернуть? У нее перекантоваться?