Чертово колесо - Гиголашвили Михаил. Страница 38

Ната на геометрии больше не настаивала. Отрывок испугал ее. Заметив это, Гоглик спросил:

— А вообще… Все поняла?

— Да, кажется… — не очень уверенно ответила она.

— Если ты такая умная, то объясни, что он сделал с той женщиной? — простодушно вопросил Гоглик.

— Сам не понимаешь? — с гримаской презрения ответила Ната.

— Нет. Побил? Измучил?

— Нет.

— Задушил?

— Нет, — зарделась девочка.

— А что? — мучительно хотел он услышать заветное слово, хотя надеялся на него мало.

Так и есть. Она молчит, кусает губы…

— Ну, что он с ней сделал?

И вдруг, вместо «хватит! получишь!», услышал:

— То, что делает мужчина с женщиной…

— Мужчина? Но он же бес! — изумился Гоглик. — Ведь его чужие бесы побили потом за то, что в их районе бродит.

— Отстань!

Нате было не до дурацких вопросов. Она стала собирать свои вещи. В голове клубилось что-то опасное, непонятное, острое, колени стали ватными, руки — непослушными. Не глядя на притихшего мальчика, она поспешила уйти, а по дороге домой ругала себя за то, что вместо уроков они занимаются посторонними делами.

16

Гуга, Ладо и Анзор выехали из Тбилиси затемно, чтобы к полудню добраться до Кабарды. Если, конечно, по Военно-Грузинской дороге не будут перегонять баранту, [25] не произойдет обвала, камнепада, оползня, рейда или еще чего-нибудь непредвиденного. На горной дороге машину покачивало от ветра. Иногда Гуга проверял тормоза, слегка трогая педаль, и тогда начиналось ровное шипение, словно нож касался точильного камня.

Дорога была пустынна, сыто урчала под колесами на поворотах. Свет фар выхватывал скалы, столбики по обочинам, пустоту над бездной. Раз перед машиной выпрыгнул на дорогу здоровенный волк, дико оборотился на свет фар, застыл на секунду, исчез в темноте. Анзор встрепенулся на переднем сиденье:

— Видели? Хороший знак! — Он был в куртке с капюшоном на голове.

Гуга кивнул, не отрывая глаз от дороги. Ладо сквозь дрему что-то буркнул. Он чувствовал себя неважно: боялся, что на постах могут проверить вены, а у него руки не только исколоты вдоль и поперек, но и покрыты синяками, возникающими, когда вена пробита насквозь и героин растекается под кожей, что нередко случалось в суматохе варки и ширки.

Несколько шлагбаумов, вагончики и желтые будки встретились по пути. Возле каждого «журавля» гаишники и милиционеры внимательно оглядывала машину, бесцеремонно совали головы в салон, что-то спрашивали, уточняли. Тускло светились в предрассветной тьме желтые «канарейки». Дорога через Кавказский хребет была на замке. Возвращаться по ней с фактами нельзя. Даже сейчас, ничего не имея с собой, друзья чувствовали себя неуютно под долгими и тяжелыми взглядами ментов, которые, впрочем, не утруждали себя обысками, зная, что из Тбилиси на Северный Кавказ ничего, кроме денег, не везут, а вот оттуда….

После Крестового перевала дорога пошла на спуск. Выпрямилась. За Нижним Ларсом поплыла сумрачная Северная Осетия.

Темнота расползалась. Горы остались позади. Стали видны холодные просторы полей, над ними в полумгле витал туман. Мутное белое солнце высвечивало деревья вдоль дороги, беззвучно летящие стаи птиц, неподвижные силуэты лошадей, черные далекие леса, редкие машины и одинокие фигурки людей на автобусных остановках.

Осетию проехали быстро, отделавшись двадцатипятирублевой бумажкой, сунутой толстомордому менту в бушлате, заявившему, что есть четкий приказ машины с грузинскими номерами через Осетию не пропускать.

— Вы что, в своем уме? Мы телевизионщики! — запротестовал Анзор, а Ладо для убедительности показал открытое редакционное удостоверение. — Для новостей снимать должны, детский праздник!

Мент проворчал:

— А для меня праздник — когда четвертной дадите! — и, взяв, махнул полосатой палкой. — Милости прошу к нашему шалашу!

В Кабарде ландшафт дополнился невысокими грудами гор вдоль дороги. Анзор расстегнул куртку, скинул капюшон:

— Здесь и растет она, красотка!..

— Где? — окончательно проснулся Ладо.

— Да всюду, где посадят! Кабарда! Балкария! Тут самый жирный план на всем Кавказе.

Ладо жадно смотрел в окно. Близость конопли придавала всему, что он видел, какой-то дьявольско-привлекательный, таинственно-заманчивый оттенок. Он часто представлял себе эти поля, но никогда толком воочию их не видел и теперь лихорадочно вглядывался в каждую мелочь. Уже вовсю светило солнце. Близость гашиша делала тайным не только природу, но и людей, предметы, собак и кошек.

В нужное им село под Нальчиком они прибыли пополудни. Людей не было видно. Бродили хохлатые жирные куры. Гоношились индюшачьи семейства. Сновали уличные псы, вызывая зависть гремевшего цепью волкодава, который вставал на дыбы и царапал лапами забор, желая избавиться от железа и поиграть с уличными сучками. Широко расставив слабые ноги, стояли замшевые телята с агатовыми глазами и одуванчиками усов вокруг пухлых губ. И даже на всех этих мирных тварях лежала печать волнующей тайны.

Ладо хотел сказать об этом Гуге, но, взглянув на затылок Анзора, передумал и опять уставился в окно.

Мимо кладбища они свернули на разбитую дорогу. Анзор скомандовал:

— Стоп! — приоткрыл дверцу и стал вглядываться в ржавые таблички. — Всю жизнь езжу, а каждый раз забываю, какой номер! Все хаты одинаковые… Всюду собаки и решетки… Да, кажется, тут… Дальше немного… Чуть-чуть… — Зорко оглядевшись и заметив, между прочим, что земля сухая, дождя не было, и это хорошо, поскольку дождь смывает пыльцу с конопли, он приказал: — Видишь, в самом конце? Черные ворота! Туда! — а возле чугунных ворот велел посигналить.

Вскоре появился худой длинный плешивый парень в телогрейке и сапогах. Рожа у него была заспанная, небритая, в руке он держал длинную палку, которой гоняют баранов. Это был Байрам. За ним трусил лохматый пес.

— Ну, приехали? — ухмыльнулся он, влезая головой в машину и улыбаясь стальными зубами. Анзора он по старой дружбе похлопал по плечам, а остальным крепко, по-крестьянски, пожал руки и пытливо заглянул в глаза.

— Вот приехали посмотреть, как вы тут на мацанке работаете! — в тон ему ответил Анзор.

— Работаем! — усмехнулся Байрам. — Работать — грех, ты забыл, что ли, зёма? Когда мы с тобой на зоне мыкались, ты это хорошо кнокал.

— Я и сейчас помню. Но время-то другое: не помацаешь — не покуришь. Раньше в Тбилиси хоть купить можно было гашиш, а сейчас — нету, голяк, голый вассер, самим заботиться надо. А ты что это в телогрее? — спросил Анзор.

— А я всегда в нем. Ночи холодные. Кто знает, где ночь застанет. Где догонит — там и лягу, укроюсь. Телогрей — главный дружок человеку, душу греет. Вылезайте, браты!

Все вышли из машины, не спеша завернули за огороды. Дальше — поля и далекие горы. Пошли к косогору. Там оказалось подобие навеса возле кострища.

— Я ждал тебя попозже. Конопель еще не зацвел как следует, — сказал Байрам, усаживаясь на корточки и разминая в пальцах что-то, похожее на черный пластилин. С того момента, как он появился из ворот, все время мял и крутил этот шарик, иногда поднося его к носу, жадно внюхиваясь и закатывая глаза. — Вот поле стоит в Нарткале, мы его ждем, вся Кабарда ждет. Но еще не цветет, падла!

— У нас всего три дня, — сказал Анзор и указал на молчащего Гугу. — В понедельник он должен быть в комендатуре, он на прикреплении. А Ладо тоже… надо… под надзором он… — Анзор знал, какими ложными доводами следует убеждать ленивого Байрама. Байрам мельком взглянул на них:

— Вот как… Всего три дня? Мало. Я, к примеру сказать, отпуск взял, чтобы мацанкой запастись. Конопель, он, родной, всего раз в году цветет… Такое шакальство пошло с этой перестройкой, что не дай аллах! Никто никому шмат плана не дает, все крысами стали, по норам расползлись. А цены? Что сейчас за стольник толкают, я раньше в пять папиросок вколачивал!