Чертово колесо - Гиголашвили Михаил. Страница 39

— Кто толкает? Есть где купить? — попытался уточнить Анзор.

— Кто-кто… Дед Пихто! Барыги, кто ж еще? Ко мне, поверишь, такие люди приходят, что раньше пуговицы не брали чужой, и говорят: «Байрам, давай пойдем украдем что-нибудь. Научи, как воровать. Жить нечем стало». Вот так жизнь прижучила!.. На все способны, за стольник убьют, за штуку на куски разрежут! Все воровать хотят. Раньше мужичье по колхозам болталось, что-то винтило-паяло, а сейчас того уж нет…

— Покурим? — прервал его Анзор и, довольно бесцеремонно отобрав у него шарик, внюхался в него, а потом раскрутил в жгутик, мелко накрошил ногтем и стал тщательно смешивать с табаком, вынутым из мятой папиросы, которую он вытащил из бесчисленных карманов куртки.

Ладо с нетерпением поглядывал на эти манипуляции. Вдруг он услышал шорох за спиной.

К ним неслышно, по-звериному, подбирались два коротконогих крепыша: невысокие, плотные, курносые, одинаковые, с большими кистями рук и желтыми волосами. Как выяснилось, это были близнецы-украинцы, Витька и Митька, которых в деревне звали «витьки», не разбирая, кто Витек, а кто Митек. Их отец-прапорщик, недавно переведенный на Кавказ, пил запоем, мать гуляла, братья с детства жили сами по себе.

Они степенно поздоровались со всеми за руку и уселись в общий круг, тоже сосредоточенно разминая в руках черные шарики. Анзор шепнул Гуге, что это — главные работяги, которых обязательно надо взять с собой на поле, чтобы они потрудились, как следует, ведь мацанку трудно собирать.

Начали курить. Расспрашивали Байрама, куда безопаснее поехать, где какой сорт и какое поле лучше. Байрам отнекивался, утверждая, что еще рано, нигде ничего не цветет, а «витьки» вторили ему в два голоса:

— В Аргудане полэ хорошэ, головкы здоровенни, но щэ нэ поспили.

— И месни парни нападають, колы з поля йдеш, всэ забирають, бьють!

— В Герменчике вчора дощ шел, полэ мокрэ, собырать нельзя.

— В Череке полэ блызько до шоссэ лэжыть, мусора шастають и актывисты з собакамы появылысь…

— У нас есть джинсы, свитеры, новые сапожки, ботинки, деньги… — вставил Анзор. — Хотим на мацанку поменять.

— О! Цэ друго дело! — вырвалось у одного из «витьков», а Байрам, подняв руку, будто что-то вспомнив, сказал:

— Стойте! Дней пять назад один мой дружок, мы с ним вместе в Ростове сидели, накурил меня клевой отравой. Сказал, что знает, где это поле. Поле, говорит, королевское: конца-края нет. И конопель там царский… Найдем дружка и узнаем, где поле, — заключил он, уверенно расчерчивая воздух папиросой, из которой дугой летели искры.

«Витьки», мявшие мацанку, теперь стали крошить ее большими кусками, желая оказать уважение гостям, что значило, по их понятиям, накурить их до потери сознания. Зная все это и видя, что курение и разговоры грозят затянуться, Анзор решительно встал:

— Значит, пора ехать!

— Куда ехать? Курнуть надо. В натуре! Ты чего? — запротестовал Байрам.

— Потом, потом, — возразил Анзор.

В этот момент где-то застрекотал вертолет. Противные стреляющие хлопки повисли в воздухе. Все вскинули глаза к небу.

— С утра литають, гады…

— Весь угрозыск на ногах.

— Сезон.

— Где он? — спросил Ладо.

— Сейчас покажется… Вон! Вон он, сука летучая! — указал Байрам на желтый милицейский вертолет, а «витьки» спрятали на всякий случай папиросы. — Она, птеродактиль гадючая, на тебя садится, а ты бежать не можешь. К земле гнет, как лопатой. Давление! — пояснил Байрам. А один из «витьков» сообщил:

— 3 нього недавно нашого старшого братана повязалы. Вин, как вертолит увидел, з поля выскочыв и по дорози побиг, а воны на нього сеть набросылы! Как зверя словили…

— Бежать нельзя с поля, если вертолет. Он в конопель сетью не выстрелит. И сесть не может. На открытом месте — да, а в конопели — нет… Надо конопель шалашиком собрать — и сидеть, как божья мышь, может, тогда не увидит… — заключил Байрам.

— А если увидит? — вырвалось у Ладо, никогда не бывавшего в полях.

Все усмехнулись.

— А если увидит — то тогда беги, зёма, так быстро, чтоб тебя и не было на Земле, а то свяжут, как Тельмана. Или по рации передадут на пост, а оттуда ментяры через пару минуток приедут, овчарок напустят, в железа обуют. Мацанка на руках — факт, не отмажешься.

— Ладно, пошли, пошли, — опять стал тормошить всех Анзор, опасаясь, что эти разговоры могут плохо повлиять на «витьков», но те уже забили свои мастырины и пустили их по кругу…

После выкуренного все были настроены оптимистично. Байрам, нацепив черные пластмассовые очки, сообщил, что «витьков» жены различают только по членам (у Митька сантиметра на два поболе, чем у Витька), но бывает, что все-таки путают, хотя от этого большого горя не происходит. А «витьки», в свою очередь, рассказали, как недавно Байрам, работавший электриком на мясокомбинате, украл целого барана. Ночью тащил его на плечах через весь город, и каждый встречный мент получал от него свой кусок, так что до дома Байрам донес только баранью ногу…

Байрам тоже не отставал, сыпал лагерными прибаутками, вспомнил даже, что писатель Лёва Толстый в книге «Война миров» писал, что все плохие сорта гашиша похожи друг на друга, а все хорошие — хороши по-своему. «Витьки» соглашались с Толстым, считая, что если мешать плохой гашиш с хорошим, то плохой убьет хороший, а не наоборот.

— Признавайтесь, сколько банок в этом году потеряли? — то ли в шутку, то ли всерьез допрашивал их Анзор, знавший по прошлым приездам, что «витьки», как и другие аборигены, свою шмаль держат в стеклянных банках, закопанной в земле, но по обкурке часто не могут найти, где закопали. В прошлом году банку бомбы-плана так и не нашли, хотя все поле перепахали. «Витьки» скорбно кивали головами: да, было дело, не нашли, кило три свежака сгинули…

Так, с шутками, искали дружка Эльбруса, знавшего, где заветное поле. По счастью, он был дома и рубил дрова под заунывные проклятия отца. Морщинистый, тщедушный старик в жаркой папахе сидел на скамеечке во дворе и по-турецки отчитывал за какую-то провинность сына, да так злобно, что тот только крякал, разрубая очередное полено.

Услышав звук мотора и увидев машину, ядовитый старик резво вскочил, в ярости ткнул клюкой волкодава и заспешил к забору. Эльбрус, не выпуская из рук топора, двинулся за ним.

— Сволучай, анашист-фашист! Из-за вам моя сына турма ходил! — завопил старик, перемежая корявые русские фразы долгими турецкими проклятиями.

— Из машины не вылезайте, кнопки все нажмите — папаша суровый, может и палкой заехать, и собаку спустить! — предупредил Байрам.

Потрясая клюкой, старик бесновался за забором. Коричневая морщинистая шея его стала черной от напряжения. Пес положил передние лапы на забор и лаял навзрыд. Эльбрус, не обращая внимания на шум, вразвалку приблизился к машине. После традиционных пожатий и вопроса о поле он оглядел забитую людьми машину и удивленно хрюкнул:

— Какое поле? — Секунду подумав, вспомнил: — А, поле!..

Это в Старом Урухе.

Старик, видя, что машина не уезжает, в бешенстве двинулся на улицу, прихватив по дороге вилы. Пес уже бился лапами в ворота.

— Папаша сердится, — флегматично сказал Эльбрус, поглядывая на всех красными глазами. — Старый Урух-мышеловка, я туда не поеду, дальше дороги нету… Но анаша хорошая, рамсы перекрывает, — и он топором отогнал выскочившего пса.

— Ты знаешь, где этот Урух? — быстро спросил Анзор у Байрама.

— Как не знать! — обиделся тот. — Последнее село в Кабарде. Эй, Эльбрус, откуда там съезжать к полю? Я забыл.

Эльбрус уже шел навстречу старику, но успел крикнуть:

— Где почта, налево и вперед, до упора, через дорогу…

— Вон мамаша из дому вышла, с ружьем. Ну все, поехала тютю на Воркутю! — крикнул Байрам, и появилась старуха в шароварах и цветастых юбках, с повязанной головой и дробовиком в руке. — Дергай!

Гуга сорвался с места.

Они выбрались на главное шоссе и помчались к Старому Уруху. Один раз Байрам попросил остановиться около сельмага, взял деньги и принес газеты, лимонад, три буханки хлеба и батон колбасы. «Газеты зачем? — удивился про себя Ладо. — Кто их читать будет?»