Чертово колесо - Гиголашвили Михаил. Страница 69

«Это другой мир!» — подумал Нугзар и ужаснулся, представив себе, сколько лет он провел в грязи и злобе. Он возбужденно смотрел во все глаза, но по привычке старался скрыть то, что творилось в душе. А Сатана заглядывал во все кафе, вскидывал руки, крича:

— Синг-синг! Лац-луц! Ореро!

Эти неизвестные звуки были, однако, всем понятны, потому что из дверей смеялись и выкрикивали в ответ что-то смешное.

Когда приятели наткнулись на витрину порномагазина, Нугзар остановился:

— Смотри!

Сатана с удивлением приник к стеклу. Резиновые и заводные члены, розовые вагины, гирлянды презервативов, какие-то наборы, надувные куклы, цепи, браслеты, кассеты, многочисленные мази, коробочки, скляночки, открытки, карты, пояса, лифчики, бичи, плетки, трусы…

— Ну и ну! — отдуваясь, почесал он в затылке, а Нугзар рассмеялся от души:

— А ты говоришь — все женщины твои! Понял теперь, друг, что к чему?

И Сатана, пристыжено замолкнув, продолжал рассматривать экспонаты. Да, видно, тут у всех все есть и никто ни в чем не нуждается. Особое его внимание привлек конский член, паривший под потолком, как дирижабль.

— Это кому же, мама? — удивился он восхищенно.

— Найдутся любительницы. Или любители… А вот от нее я бы не отказался! — Нугзар указывал на резиновую китаяночку, вспомнив бурятку из ресторана, скинутую с колен.

— Ее бы в зону!.. В щепки б разъебли! — подтвердил Сатана.

Вскоре они, поспешая за группой, пришли к цели. Отель «Кабул» принял их гостеприимно. Все чинно расселись в холле, где пахло не то цветами, не то духами. Оливковый портье щелкал на компьютере и что-то напевал.

— Приехали, — сказал Сатана, когда портье, любезно осклабившись, зазвенел протянутыми ключами. — Хип-хоп! Синг-синг! Орера!..

29

Через несколько дней после неудачного «сеанса любви» Коке позвонил доходяга и в панике сообщил, что родители раньше времени возвратились из отпуска и надо срочно найти пристанище для Катьки и Гюль. Они уже полдня сидят на чердаке, куда он их успел вывести, случайно увидев из окна своего восьмого этажа, как у подъезда выгружаются из такси его загорелые родичи. Что делать?.. Кока позвонил всеведающему соседу Нукри, у которого, помнится, была где-то хата, оставшаяся от бабушки. Тот не возражал.

Девок поселили в эту аскетическую хату, служившую обычным местом всяких пьяных блядок. Хата находилась в Сабуртало, в военном городке, в окружении офицеров и прапорщиков, которые часто жаловались в милицию на шум, визги и дикую музыку — у Нукри стоял старый магнитофон, включенный в древнюю радиолу, которая могла или шептать, или орать на полную мощь сталинского динамика. Ясно, что орала она чаще, чем шептала. На счастье соседей, магнитофон часто портился, и кто-то вечно ковырялся в нем, пытаясь починить бобинное чудище.

И вот на хате собралось несколько человек. На столе стояла трехлитровая банка чачи, купленная около метро (в магазинах выпивки не было, шла борьба с пьянством, приходилось хватать с рук что попало). Катька и Гюль готовились к сеансу. Кока, доходяга, Нукри и косолапый толстяк Дэви сидели кто где, понурые и квелые. Чачу запивать было нечем — воды нет. Холодильник не работал. Кроме горячего арбуза, лежавшего на балконном пекле несколько суток, закусывать тоже нечем. Нукри лениво копался в магнитофоне.

Парни с отвращением глотали горячую горечь и без всякого интереса поглядывали на дверь, из-за которой сочились перестук каблучков, шелест одежды и женские голоса. Водка отдавала ацетоном, жгла желудок. Все злило и раздражало. А главное — никакого кайфа, чтобы смягчить, смазать, «отполировать» чачу. Кока и Дэви все время цеплялись словами, хотя давно знали друг друга: Дэви иронически намекал на какую-то французскую любовь, которой Кока якобы обучился в Париже, а Кока проезжался по поводу пивного брюха Дэви и его жирных брылястых щек.

Трехлитровый баллон пустел на удивление быстро. От скуки рыхлый и румяный Дэви начал подкидывать на столе коробку спичек — встанет стоймя или ляжет плашмя?.. Подкидывал он ее ногтем, с края стола, и щелчки громко капали всем на нервы. Кто-то попросил перестать. Кто-то что-то ответил. Кто-то чего-то не расслышал…

И вдруг вспыхнула пьяная беспричинная драка. Поток необъяснимой ярости обуял всех. Обломки стульев, разбитые лица, крики, ругань, визги, стоны… Звон битой посуды… Грохот падающего шкафа… Они в бешеном озверении дрались до тех пор, пока комната не начала заполняться голубыми форменными рубашками.

Милиция стала стаскивать приятелей вниз, в «воронок». Но, взбесившись от водки, они продолжали драться в коридоре, в прихожей, на лестнице, цеплялись за перила, отбивались руками и ногами. Плевались и поносили ментов тяжелым матом.

Наконец, их сволокли вниз, привезли в отделение, закинули в общую камеру, начали выводить по одному и избивать. Тогда они попритихли. Девятый вал водки прошел, наступил отлив. Друзья постепенно начали осознавать, где они. Кто-то сказал, что Катьку и Гюль тоже арестовали и теперь вкруговую пускают в арсенале. И правда — прислушавшись, можно было уловить, как клацает железная дверь, кто-то шушукается, смеется и шаркает. Арестованные опять подняли шум и гам. Тогда обозленные милиционеры, заправляя на ходу рубашки в штаны, пинками зашвырнули их в «воронок» и повезли в вытрезвитель.

В вытрезвителе на всех сразу нацепили смирительные рубахи и привязали к койкам, предварительно забрав из карманов все, чем побрезговала милиция. Дэви требовал прокурора. Ему надавали по морде, что вызвало новый шквал гвалта. Но в смирительных рубашках не попрыгаешь. Бедолаги постепенно сникли и вырубились.

Главный сюрприз ожидал их утром. Продрав глаза, с ломотой в телах и головах, избитые, на диком похмелье, они узнали, что против них заведено уголовное дело и никто вытрезвителя покинуть не смеет — сейчас приедет милиция и заберет их. Куда?.. Почему?.. Какое дело?.. Какая милиция?.. Что такое?..

— Как что?.. Эх вы, дурачки!.. — поднимал палец косоглазый ласковый дежурный, похожий на босховскую крысу в фуражке. — Мы-то вас отпустим — зачем вы нужны? Но там, у ментов, — он хлопал себя по плечам, — на вас большой зуб. — И он начал перечислять, заглядывая в папку: — Морду сержанту разбили?.. Погоны с него сорвали, плевались?.. Ругались, матерились, угрожали?.. Другому сержанту поларбуза на котелок надели?.. Мебелью швырялись?.. Посуду колошматили?.. Вот и выходит: хулиганство, сопротивление, оскорбление при исполнении, тяжкие телесные, нападение и, главное, отягчающая пьянка… Да тут лет на семь без разговора натикало!.. Вот телефон, звоните куда хотите, да побыстрее, через пять минут за вами приедут.

Но никто никуда позвонить не успел: по двору уже грохотал «воронок», и хмурые милиционеры, не отвечая на панические расспросы, повезли всех в отделение, где выяснилось, что дело открыто только на Коку и Дэви, как на особо буйных. Нукри и доходяге отвесили по незлой оплеухе, велев убираться и через неделю принести по тысяче рублей. А Коку и Дэви отправили писать показания.

В кабинете капитан Макашвили первым делом осмотрел их вены, ничего не нашел:

— Я вижу, вы ребята неплохие. Мне жаль вас — статьи до десяти лет тянут, шутка ли?.. Вы вели себя нагло. За такое надо платить штраф.

— Сколько? — с надеждой спросили они.

— Посмотрим. В принципе, дело закрыть можно. Но вот как быть с вытрезвителем?

— Что? — изумились задержанные. — С вытрезвителем? А как с ним быть?

— Вы забыли, какое сейчас время?.. — прищурился капитан. — Сейчас легче закрыть дело у нас, чем у них. Горбачев, будь он проклят! Борьба с пьянством — не слышали?

По его словам выходило, что день в горкоме партии начинается с оглашения ежедневной сводки из вытрезвителя, которую привозит курьер на спецтранспорте, как госдрагоценность, и передает с рук на руки первому секретарю, лично и чуть ли не под расписку. Всех замеченных в пьянстве тут же снимают с работы. Коке терять нечего, но Дэви, парторг издательства, только начал делать карьеру, и случившееся может ему существенно помешать.