Западня - Воинов Александр Исаевич. Страница 42

Тоня подошла к девочке и дружелюбно обратилась к ней:

— Здравствуй!

Девочка взглянула на незнакомку серьезно и даже настороженно и инстинктивно покрепче прижала к себе узелок.

— Где тут живет Стороженко? Мирон Стороженко. Не знаешь?

— Зачем он вам? — с откровенной неприязнью спросила девочка и не по-детски испытующе взглянула в глаза Тоне.

Тоня растерялась.

— Что это ты такая сердитая? Не хочешь — не говори.

— Нету больше моего дедушки Мирона! — горестно вздохнула девочка. — В этом вот доме он жил…

— А теперь?

— В тюрьму его увезли… Вот передачу ему несу.

Так вот почему Штуммер дал ей именно этот ориентир! Ведь весь поселок знает об аресте Стороженко, и, конечно, незнакомый человек, интересующийся им, невольно привлечет к себе внимание, а Коротков заведомо отнесется к такому человеку с доверием.

Тоня медленно шла вдоль улицы. Первый… второй… третий… четвертый…

Вот и пятый дом. Ничем не приметный, обычный, поблекший от времени и невзгод. Щербатое крыльцо в три ступеньки, дверь в дом приоткрыта, во дворе позванивает цепью рыжеватый пес, обросший свалявшейся клочковатой шерстью.

Заметив Тоню, пес беззлобно тявкнул и тут же нырнул в свою конуру.

Улица пустынна, но Тоня чувствует, как со всех сторон ее пронзают затаенные взгляды. Ей показалось, что к окну рядом с крыльцом прижалось бледное лицо. Но, может быть, только показалось. Ее внутреннее напряжение достигло предела.

Спросить о ставриде? Какая глупость! Почему о ставриде? Никаких признаков того, что в доме живет рыбак.

Калитка тихонько скрипнула. Тоня медленно прошла по дорожке, поднялась на крыльцо. Из-за приоткрытой двери тянуло кислым запахом грязи и запустения.

Тоня не успела постучать, как дверь широко распахнулась, и она увидела очень высокого человека в шапке, в сером свитере и синих лыжных брюках. Поджарый, длинноногий, он показался ей даже красивым, несмотря на сероватую бледность лица.

— Заходи! Заходи! — сказал он с неожиданным радушием и улыбнулся.

Так встречают хорошо знакомого человека. Вот сейчас она произнесет парольную фразу, и он все поймет. Что же будет тогда?

— Ну, заходи же… Смелее! — В его голосе слышалась подкупающая приветливость.

Тоня переступила через порог и остановилась у двери, не в силах сделать дальше и шага.

Ее взгляд остановился на продолжавшем улыбаться лице хозяина, на тускло поблескивающей стали его передних зубов. Боковым же зрением она прощупала комнату, в которой как будто никого, кроме них, не было.

Хозяин небрежным, торопливым движением смахнул с головы шапку и бросил ее на стол, где стоял закопченный котелок, а на расстеленной газете лежала неровно обломанная краюха черного хлеба.

Удивительно, но, увидев этот голый, сужающийся к темени череп, Тоня чуть ли не огорчилась. Хозяин постарел сразу лет на пятнадцать.

Несомненно это был Коротков. Из светлых глаз его исчезла улыбка, на узкое лицо, отяжеленное крупным подбородком, легла тень настороженного недоверия.

— Нет ли у вас продажной ставриды? — спросила Тоня сдавленным голосом, и у нее перехватило дыхание.

— Еще чего захотела!.. — почти весело воскликнул хозяин дома и снова сверкнул металлическими зубами. — А бычков не хочешь?.. Ну, не жмись к двери! Садись…

Она присела на старый венский стул с расшатанными ножками, придвинутый к столу, и только теперь внимательно оглядела комнату.

В углу стояла железная кровать, покрытая серым солдатским одеялом, на подушках — ситцевые наволочки в желтых цветочках. У двери — платяной фанерный шкаф «под дуб» с поцарапанной дверцей. И с этой случайной, бедной обстановкой совершенно не вязался портрет в черной полированной раме в простенке между окнами. На нем был изображен старичок, одетый по моде времен «Броненосца Потемкина», в белом пикейном жилете, с благообразной, тщательно расчесанной седоватой бородой, а из кармана свисал черный шнурок пенсне.

Коротков перехватил ее взгляд.

— Бедно живу! Но по нынешним временам — вполне даже прилично. Работаю счетоводом у районного налогового инспектора… — Он сумрачно усмехнулся. — В такую богадельню никто лишний раз носа не сунет… Ну, рассказывай, с чем пришла? — прервал он самого себя и требовательно глянул на Тоню.

— Луговой просил передать, что надо подобрать двух надежных людей… Лучше минеров. Район, где можно перейти к партизанам, уже определен.

В светлых глазах Короткова возникло напряженное, жестокое выражение. Он прошелся по комнате, постоял у окна, глядя вдаль, потом повернулся к Тоне и спросил с неожиданным раздражением:

— У него что, своих людей нет? У меня провал за провалом… Третьего дня Стороженко забрали. Ко мне подбираются… Скажи, что нет у меня сейчас такой возможности и не предвидится…

— Хорошо, — проговорила Тоня, — передам…

— Слушай! — вдруг словно спохватился он и подсел к столу. В голосе его возникли властные нотки. — А как ты, собственно, меня нашла? Ведь Луговой знает старую явку, а с нее я ушел. Как же ты меня нашла?

Он не сводил с нее острого, недоброго взгляда, и Тоня боялась даже моргнуть, чтобы не выдать себя. Ей хотелось сразу во всем ему признаться и кончить эту мучительную игру. Ведь она должна, она обязана предупредить Короткова об опасности. Ведь она же не Зина Тюллер! Надо сказать Короткову правду, и вдвоем они сумеют придумать, как ей быть со Штуммером, как обмануть его.

— Сначала я пришла к дому Стороженко, — начала Тоня, чувствуя, как его взгляд становится все более и более подозрительным, и уже не имея сил продолжать ту низкую игру, которую ей навязали.

— Ты заходила в его дом? — перебил Коротков.

— Нет.

— Но как ты узнала, что я здесь?

— Мне сказала девочка.

— Какая девочка?

— Внучка Стороженко.

— Что сказала?

— Дедушка, говорит, арестован. Иду, говорит, в тюрьму, отнесу ему передачу.

— Но почему ты именно сюда пришла? Это девочка тебя послала?

— Нет.

— Слушай, девушка, как тебя зовут?

— Тоня.

— Так вот, Тоня, ври, да знай меру! — Он тяжело поднялся, подошел к двери и запер ее на крюк.

Тоня подавленно молчала. Слова признания сами рвались с ее губ, все предметы вокруг расплылись, она видела лишь бледное, отчужденное лицо Короткова, его глаза, ненавидящие и страшные.

— Признавайся, кто тебя послал, — сказал он требовательно.

— Луговой…

Он усмехнулся:

— Долго будешь лгать?

— Луговой сказал, чтобы я отсчитала от Стороженко четыре дома и вошла в пятый…

— Так прямо и сказал?

— Да. Так и сказал.

Он снова подошел к окну, тревожно оглядел улицу и все подступы к дому, словно боялся, что Тоня привела с собою гестаповцев.

— Какая же это сволочь предала меня?! — воскликнул Коротков, обращаясь не к Тоне, а словно к самому себе.

Тоне стало еще тяжелее оттого, что он ее ни в чем не подозревал. Глядя на его желтоватый череп, на серое, землистое лицо, она думала о том, что этот человек, вероятно, долго сидел в тюрьме. Вот такой же цвет и у Камышинского. И так же сутулится спина, словно от привычки держать руки связанными на пояснице. Каждое слово Короткова обжигало Тоню. Как же, как предупредить его о том, что опасность рядом? Что он уже на самом краю гибели…

— Может, лучше вам уйти отсюда? — робко начала она. — Раз уж арестован Стороженко, то и на вас показать могут…

Он быстро оглянулся и с угрюмой настороженностью прошелся по комнате.

— А куда? Куда уйти? Все не просто. Нужно конспирироваться так, чтобы к тебе не могли найти путь враги, но нашли единомышленники… Ну уйду — и весь труд пойдет прахом… Прервутся связи… Нет, ты так и скажи Луговому, что я остаюсь на месте… И буду здесь до конца…

«Хорошо, если бы сюда больше никто не пришел! — с тоской думала Тоня. — Мне ничего не нужно знать, ничего». Хотелось побыстрее уйти. В конце концов, скажет Штуммеру, что этого потребовал Коротков. Но она не теряла надежды найти способ, чтобы сказать ему об опасности, в то же время не раскрывая себя до конца. Урок Камышинского многому ее научил. Не у всех, оказывается, хватает мужества бороться в одиночку. За ней стоят и Егоров, и Дьяченко, и группа Федора Михайловича, и она не может, не имеет права ими рисковать. А где-то в самых глубинах сердца, не признаваясь в этом самой себе, она тоже боялась одиночества, и тюрьмы, и жестоких допросов.