Волчий вой - Срибный Игорь Леонидович. Страница 35

         Заруба, проведя всю свою жизнь в бесчисленных битвах и сражениях, прославился, как истинный характерник. Казаки рассказывали, что видели своими глазами, как стрелы, летящие прямо ему в грудь вдруг меняли направление и утыкались в землю. Бессменный джура и оруженосец Зарубы на протяжении последних десяти лет его боевой жизни – Юхим Нагнибеда поведал своему внуку, впоследствии известному летописцу казачьей славы Ивану Тихоненко,  что Гнат умел саблей отбивать пули, а летящую в него стрелу ловил рукой. Как-то раз, донской атаман – сын его побратима Черкаса Мишка Черкашин, тоже известный в казачьих кругах характерник, попросил Зарубу удивить его. А надо сказать, что казаки к тому времени успели выпить по кварте горилки на брата. Гнат с сыном Черкашиным вышли из куреня на двор, и Заруба приказал Юхиму стрелять из пистоля ему в руку. Юхим отошел на десяток шагов и выстрелил в поднятую вверх руку Гната. Казак дернул рукой от удара и, раскрыв ладонь,  показал Черкашину сплющенную пулю и синяк на ладони, величиной с медный пятак.

         Закончив походную жизнь, Заруба - еще не старый, крепкий душой и телом казак, шестидесяти с небольшим лет от роду, взял себе в дом молодку – дочку казака Балыкчея Полтавского Наталку. Видно, много горячих кровей было намешано в теле казачки, потому что оказалась она ненасытной в любви и родила, одного за другим, Гнату четверых сыновей - Ивашку, названного в честь Черкаса, Кириака, названного в честь Карыскыра, Лукьяна – в честь Синицы, и Сидора – в честь Байдужего.

        Старший сын Зарубы, нареченный Иваном, по святцам был назван Мартыном, и пошел по жизни с двойным именем. Но на этом сюрпризы судьбы для него не окончились. Пьяненький дьячок, внося запись в церковно-приходскую книгу, на вопрос «как дитя зваться будет по батюшке» записал Ивашку, как услышал -  «сыном Заруцким», вместо Зарубского. Вот так и войдет он в скором времени в историю Государства Российского под фамилией Заруцкий, поддержав в борьбе за царский трон истинного царевича Димитрия, прозванного затем фальсификаторами истории из рода бояр Романовых «Тушинским вором», «Самозванцем», «Гришкой Отрепьевым». И только атаман Иван Заруцкий (то бишь, Зарубский) пройдет за царем весь его тернистый путь до самого смертного конца, и, храня верность семье царя – отроку его четырехлетнему и жене – Марине Мнишек, примет за свою верность страшную, мученическую смерть. Преданный обманутыми сподвижниками, он будет выдан романовским стрельцам и посажен на кол. Так велик был страх перед семенем царя Димитрия, что не пощадят бояре Романовы и дитя его – повесят «воренка» за ребро на Спасских воротах Кремля. И воцарятся на Российском престоле на последующие триста лет, положив начало династии Романовых.

         Но это уже другая история…

         А славный казак Гнат Заруба проживет в тишине и покое, окруженный любящими детьми и внуками, в небольшом домике на окраине Черкасска до 90 лет и будет похоронен у церковной ограды, где нашли свой последний приют многие выдающиеся казаки. 

ТУНГАТАР

          По бесконечным шляхам Дикого поля неспешно пылил одинокий всадник. При виде его казачьи разъезды настораживались, но когда он приближался, приветствовали его и уважительно провожали, долго глядя вослед.

           При встрече с лазутчиками ногайцев и татар всадник не делал попыток скрыться, а спокойно подъезжал к ним и встречал такой  же почтительный прием.

            Всадник был широк в кости, обрит наголо, с короткой, совершенно седой бородой на коричневом, иссеченном ветрами и выдубленном солнцем лице. Его простой каптал по вороту, полам и обшлагам рукавов был обшит серебристо – белым волчьим мехом, и это было единственным украшением его одежды.

            К седлу его коня был приторочен полный набор вооружения воина: с обеих сторон седла – по колчану, в каждом из которых было по два десятка найз, боевой топор – айбалта, аркан, сплетенный из конского волоса и саадак, в который был уложен кенъ яй – широкий лук для охоты на зверей. Позади седла на широком крупе коня была установлена клетка, кованная из железных полос и накрытая простой холстиной…

            И если одежда всадника отличалась простотой и неказистостью, то его оружие, наоборот, было дорогим и изысканным. На левом  боку всадника висела кривая арабская сабля в ножнах, обложенных зеленым, бархатистым на ощупь сафьяном, и богато инкрустированных золотом, перламутром и слоновой костью. Навершие рукояти сабли было отлито из червонного золота в виде волчьей головы с оскаленной пастью. На правом боку висел пышак, кованый из булатной стали, вложенный в деревянные ножны – отожженные и покрытые искусной резьбой. За спиной на широком ремне висел колчан со стрелами для охоты, изготовленный из воловьей кожи с тиснением и оплетенный сафьяновым шнуром. Дорогое боевое оружие и снаряжение говорили о том, что всадник принадлежит к воинскому сословию высокого ранга.

            После коротких остановок для отдыха он легко садился на коня и делал большие переходы, не зная усталости. Был он крепок -  на пятьсот шагов посылал стрелу из лука, а с пятидесяти  попадал стрелой в бегущего зайца. И только высохшая морщинистая кожа на руках и на шее выдавали его возраст. А было Карыскыру (это, конечно, был он)  далеко за семьдесят.

            Уже много дней странствовал он от одного ногайского юрта к другому и в каждом делал одно и тоже. Он разговаривал со старейшинами родов и те собирали по его просьбе мальчиков 6-7 лет. Карыскыр усаживал их в круг и рассказывал о боевых подвигах ногайских батыров, о великом прошлом ногайского народа, а затем снимал с крупа коня клетку, сдергивал холстину и выпускал из нее… волчонка.   Волчонок был еще мал – ростом не более безродной шавки, что десятками сновали по кочевьям, выпрашивая кусок лепешки у женщин. Но крепко сбитый, мощный, ширококостный, он выглядел угрожающе. Выскочив из клетки и увидев перед собой малышей, он резко останавливался, широко расставив свои толстые лапы, и скалил ослепительно белые клыки, издавая устрашающий рык. И… ребятня в испуге разбегалась, истошно визжа.

            На исходе дня подъехал Тунгатар к очередному кочевью, где повторилась все та же история. Малыши разбежались с визгом, оставив старика наедине со своим четвероногим выкормышем.

            Тунгатар вынул из седельной сумки подстреленного им в степи зайца и бросил тушку волчонку. Зверь тут же вонзил в нее зубы, захрустев заячьими костями. Воин уселся на землю, скрестив по-турецки ноги, и устало огладил двумя руками лицо.

            Глядя с теплой нежностью на волчонка, с жадностью поглощающего мясо, Тунгатар глухим, надтреснутым голосом заговорил:

           - Видишь, брат мой Боро,  насколько оскудел народ наш. Из кого мне батыра вырастить, бека, который смог бы возродить Большую ногайскую орду? Обмельчал народ, нету больше батыров. Да и Большой орды больше нету. Разорвали ее, раскромсали  ханы  в угоду своим мелким интересам, потому что каждый безродный бек вдруг решил сделаться ханом. Вот и стало вместо одной крепкой и сильной орды три маленьких и слабеньких – едисанская, едичкульская и джамбулацкая. Да еще за речкой Яик живут кочевья,  так те вообще – каждый юрт сам по себе. И ханы ногайские постоянно грызутся между собой, и народы стравливают. И вот уже, брат мой Боро, ногаец идет войной на ногайца… Что делят они, брат Боро, не могу понять. Неужель не разумеют ханы, что чем мельче народ, тем сломить его легче? Неужели жажда власти так туманит разум?

           Тунгатар вдруг резко вскочил на ноги и развернулся, вырвав саблю из ножен. Но сразу же вложил ее обратно и, прижав правую руку к груди, поклонился. Перед ним стоял старец с длинными, совершенно белыми волосами и такого же цвета

 бородой до пояса.

           - Ты Тунгатар-Карыскыр? – спросил старец очень тихо, так, что воину пришлось обратиться в слух, чтобы разобрать слова старца.