Вид из окна - Козлов Сергей Сергеевич. Страница 2

Но, останавливаясь на последнем способе, следует отметить самый неожиданный и редкий — попытку перехитрить судьбу и злой рок. Зачем выбрасываться из окна, если можно выброситься из окружающей тебя действительности и попробовать (хотя бы) погрузиться в новую. Если никто не запрещает захватить с собой парашют, отчего им не воспользоваться? Другое дело — раскроется он или нет? Но если всё же раскроется, по пути с неба на землю будет, во-первых, время поразмышлять, во-вторых, возможность не разбиться насмерть.

Для обретения новой реальности необходимо уволиться с работы (если таковая была), выбросить (или продать) мобильный телефон, если он у вас есть, продать квартиру, если она не принадлежит ещё кому-то и вы не обременены семьей, попрощаться с любимыми книжными полками, перед отправкой их в букинистический магазин и, взяв с собой стандартный набор командировочного, броситься в объятья необъятной Евразии, не предполагая горячей взаимности. Исходя из степени решимости, можно оставить паспорт, трудовую книжку, военный и писательский билет. При этом гарантий на лучшую жизнь в отличие от той, которая остаётся за порогом пройденного отрезка времени, нет, но есть шанс, какого не бывает во время фатального полёта пули в вашу сторону. И тогда после вас будет кто-то, как после Александра Первого был Фёдор Кузьмич, и пусть первый оставлял следы на земле, то второй, если верить легенде, на небе.

Оставьте всё… Сделать это следует, пока вас не пристрелили, не прирезали, пока вам не пришла мысль удавиться-утопиться-отравиться-застрелиться, пока вас не купили политические партии, пока на вас не завели уголовное дело, пока любимая женщина не одарила вас разочарованием, пока у вас не перестало биться истрепанное сердце, пока последний выход из тупика не забросали могильной землёй.

Когда несоответствие внутреннего и внешнего достигло критической массы, после которой либо ядерный взрыв, либо, в лучшем случае, запой, поэт Павел Словцов так и сделал. Покидая урбанизированный областной центр, Павел без затей сел в поезд, идущий во глубину сибирских руд, потом воспользовался редким по нашим временам радушием дальнобойщиков, следуя по сибирскому тракту в сторону предполагаемой Гипербореи. Дальнобойщики поочередно удивлялись всемирному потеплению (ещё пару лет назад здесь от мороза колеса отваливались!), Словцов что-то поддакивал, но более смотрел на скользящие за окном пейзажи.

Там же проплывали заснеженные болота, и морозец терпимый (около десяти по Цельсию ниже нуля) колдовал над ними в спектре полуденного солнца разящую глаза искристость. Лишь дорога грязно-серой лентой тянулась за шиворот горизонта и, подражая времени, нигде не имела начала и конца. Сибирь по сию пору поражает путешествующего неизведанностью. К примеру, только кончились за окном автомобиля поля и луга, обступили дорогу редколесные болотца, и вот уже сдавила с обеих сторон корявый асфальт загадочная тайга. При скорости машины 90 км в час зрение позволяет выхватывать из окружающего пейзажа объекты и отслеживать ровно столько, сколько необходимо для сохранения их придорожной тайны. Может быть, история человечества и начиналась где-то у египетских пирамид, в первых городах Шумера и Аккада, сквозила из Тибетских пещер, высекалась Божьей искрой на земле обетованной, а потом прошла толпой народов по этим просторам, чтобы кипеть кровавым варевом в Европе, но теперь она вернулась в сибирскую ширь, дабы отдохнуть и быть подальше от той самой цивилизации, что стала похожа на двигатель внутреннего сгорания.

Был маловетреный, почти весенний, но все-таки февральский день. Недели две не выпадал снег, поэтому зоны человеческого обитания покрывали разноцветные и разнокалиберные признаки той самой цивилизации. Небо тоже выглядело неважнецки — как голубая застиранная простыня с белыми заплатками редких облаков. И только солнце набирало ослепительную, всепобеждающую силу, и оттого томительно пахло притаившейся до срока весной.

За Уватом над неровной грядой сосен стали подниматься газовые факела, как указание о том, откуда Прометей мог украсть для человечества огонь, а вдоль обочины замелькали многочисленные ответвления к компрессорным станциям. Всё это недвусмысленно напоминало, что основа экономической стабильности на сегодняшний день находится глубоко под землёй. Стальные нити нефте— и газопроводов подобно аортам и артериям от щедрого сердца тянулись во все стороны света, гарантируя свет, тепло, жизнь, и, в том числе, движение автомобиля, на котором Павел ехал. И нужно было, не полагаясь на интуицию, не полагаясь ни на какие знания, выйти из него. Так как поэт Словцов не имел опыта выживания в тайге, он всё же сошел в конечной точке следования водителей, которым стал Ханты-Мансийск. Дальше можно было махнуть через Иртыш на Нягань, но почему-то казалось, что, совершив круг, придётся вернуться назад.

3

Проснувшись утром в гостинице, отмокнув положенное время под струёй горячего душа, Павел Словцов стал листать бесплатную газету, которая была любезно оставлена персоналом на рабочем столе рядом с телевизором. Там он и обнаружил указанное выше объявление. Но первоначально оно не вызвало у него никаких эмоций, кроме кривой ухмылки.

Подобную ухмылку вызвали у Павла стоимость проживания и цена завтрака в ресторане гостиницы, что вполне могли составить конкуренцию столичному размаху. А для столицы, как известно, жизни за МКАДом нет. Как на Марсе. После несложных сложений-вычитаний Павел осознал, что сбережений, вывезенных из средней полосы России, здесь хватит ненадолго. Именно тогда в памяти поэта стало едко мерцать вензелёчками объявление в центре газетной страницы. Обдумывая, следует ли отдаться течению экзистенции и посетить загадочную Веру Сергеевну или нарваться на чью-то весьма необычную шутку, Словцов вынужденно вслушивался в горячий спор за соседним столом.

Когда он явился в зал ресторана позавтракать, там, видимо, с раннего утра, а то и с позднего вечера обреталась весьма шумная компания. Завидев Словцова, она, как по команде, стала приглашать его за свой стол в качестве третейского судьи. Оказывается, за столом сидели русские (или как принято из толерантных соображений ныне говорить — российские) геологи, нефтяники и представители канадских и английских фирм, промышляющих российским углеводородным сырьём. Спор находился в стадии кульминации и происходил, в основном, между русскими и англичанами, под тихое ёрничанье канадцев над теми и другими.

Суть его, как водится после …дцатой бутылки, сводилась к противостоянию всего мира и России, а точнее, почему Европа так, мягко говоря, недолюбливает Россию. С русской стороны звучало от залихватского «моськи лают на слона» до сакрального непонимания русской души. Иноземцы отбивались заученным в школах и оксфордах: Россия рассматривает маленькие страны в перспективе своих будущих республик, русская душа, может, и есть, но она едва ли перевешивает русское хамство, граничащее с варварством даже по отношению к собственной стране. Канадцы английского и французского происхождения успевали по ходу схлестнуться между собой. Когда Европу попрекнули завязшим на Руси монголо-татарским нашествием, евро-американская сборная аргументов не нашла, а вот на орды Наполеона франкоговорящие канадцы ответили дружным галдежом, из которого четко можно было разобрать только одно слово — Сталин. На вопросе о Гитлере они немного подкисли, а кто-то из знающих русских геологов даже вспомнил мюнхенский сговор в ответ на предъявленный советско-германский пакт 1939 года. А уж бегством к Дюнкерку боевой запал французских канадцев был размазан окончательно. Всё это время третейскому судье (национальность неважна, главное — степень трезвости, с этим застольная ООН согласилась единогласно) пытались наливать, но Словцов умело играл язвенника-трезвенника. Наконец вспомнили, зачем его позвали.

— Павел, вот ты по специальности кто? — спросил русский заводила-бородач, вероятно, пытаясь придать его будущему вердикту солидность.