Эдгар По. Сгоревшая жизнь. Биография - Акройд Питер. Страница 21

Глава восьмая

Птица

В начале 1845 года По встретил в Нью-Йорке знакомого журналиста и признался ему:

— Уоллес, я только что написал самое великое из всех стихотворений, что есть на свете.

— Неужели? — переспросил Уоллес. — Это замечательно.

— Хочешь послушать?

— Конечно хочу, — ответил Уоллес.

И По прочитал стихотворение «Ворон». Он работал над ним со времени переезда в дом Бреннанов и вносил последние изменения уже на Гринвич-стрит. Двадцать девятого января «Ворона» опубликовал «Ивнинг миррор», а потом его перепечатали нью-йоркские периодические издания. Это стало сенсацией. «Ворон» сделался самым знаменитым стихотворением По и до сих пор остается самым знаменитым стихотворением в американской литературе:

Так начинается стихотворение, в котором слились мечта и жалоба, надгробный плач и церковный псалом, модуляции которого столь мощны и мелодичны, что оно до сих пор поражает поклонников американской поэзии. И так же настойчиво звучит заунывный рефрен «Никогда». [27]К автору, который оплакивает смерть любимой, прилетает зловещая птица, чье присутствие усиливает ощущение одиночества и заброшенности. Один из критиков писал, что в этих стихах «отчаяние проникнуто мудростью». По объяснял, что его птица — олицетворение «Мрачного и Неисчезающего Воспоминания». В «Нью-Йорк экспресс» было сказано, что это стихотворение превосходит «все, написанное лучшими поэтами нынешнего века», а «Ричмонд экзэминер» поставил «Ворона» «выше всей всемирной литературы». Менее склонная к высокопарности «Нью уорлд» написала, что оно «своим безумием вгоняет в дрожь». Стихотворение перепечатали десять раз, а вскоре оно стало объектом бесчисленных пародий.

Современник заметил, что «очень скоро „Ворон“ стал известен повсеместно, и все повторяли „Никогда“». Актеры включали эти слова в свои диалоги. Они вошли в моду. И По начали называть Вороном, тем более что этому не противоречила его черная одежда. Однажды он зашел в редакцию своей газеты, сопровождаемый знаменитым актером. По сел за стол, достал текст стихотворения и собрал всех сотрудников, чтобы те послушали, как звучит его стихотворение в исполнении замечательного актера. Рассыльный редакции вспоминал, что «был как будто околдован». По восторженно встречали во всех литературных салонах города и постоянно просили читать его стихи, что он и делал в свойственной ему мрачной манере. Он «подкручивал фитили в лампах, пока в комнате не становилось почти совсем темно», вспоминал один из современников, «а потом вставал в центре и произносил великолепные строки мелодичнейшим голосом… Читал он так прекрасно, что слушатели боялись дышать, не смея нарушить очарование момента».

До нас дошло несколько подтверждений этой внезапно обрушившейся на По славы. «Все хотят с ним познакомиться, — пишет один из современников, — но совсем немногие знаются с ним близко». По бывает в салоне мисс Линч на Уэверли-плейс и в салоне миссис Смит на Гринвич-стрит. Эти литературные дамы именовались «созвездием небосклона». По аккуратно одевался и «своим видом, а также манерами производил впечатление истинного джентльмена». Он никогда не приходил навеселе. Был «любезным и обаятельным… спокойным, милым и скромным». Иногда на эти conversazione,как их называли, мужа сопровождала Вирджиния По, всегда выражавшая «величайшее восхищение его гением и преклонение перед ним». Она не была в этом одинока. Миссис Смит признавала, что По «производил сокрушительное впечатление не столько на мужчин, сколько на высокообразованных женщин… К неудовольствию мужского пола, женщины подпадали под его чары и слушали, затаив дыхание». Вероятно, они лучше понимали поэта, в частности его сиротство. Миссис Смит записала в дневнике одну из бесед с По:

Несомненно, По нравилось всеобщее внимание и признание. Он всегда жаждал славы и теперь словно бы обрел ее. «Человек не живет, — сказал он кому-то, — пока не прославится». Ему очень нравилось, когда его хвалили. Тем не менее он умудрялся иронично относиться к своим стихам. «Ворон отлично „пошел“, Томас, — писал он Фредерику Томасу, — но для этого я его и писал, так же, понятно, как и „Золотого жука“. Но птица слопала жука со всеми потрохами». Этот расчетливый тон весьма характерен для По. Он писал такие стихи, какие были желательны большинству. Он писал стихи с расчетом на рынок. Он говорил коллегам-журналистам, что хочет выяснить. «до какого абсурда можно дойти, не переходя все же известной границы».

По написал эссе «Философия композиции», в котором изложил принципы своего искусства и, строфа за строфой, подробно исследовал свое стихотворение. Он рассмотрел собственно стих и присущий ему тон «печали»; разъяснил, как достигал тех или иных эффектов и важность символического рефрена. По утверждал, что «его сочинение продвигалось шаг за шагом до полного завершения в тщательном и неукоснительном следовании законам математики». Это был совершенный как методический, так и практический урок написания великих поэтических произведений. Совершая сей как бы объективный анализ, По объявил, что «смерть красивой женщины, вне всяких сомнений, самый поэтический сюжет в мире», но не стал объяснять, по какой причине выбрал этот сюжет. Он перечислил свои поэтические приемы из потребности в порядке — той самой потребности, что призвала его в армию и Вест-Пойнт.

Однако этот цинично-объективный анализ не должен заслонять от нас другое его высказывание: чтение «Ворона» вызывает у него самого «смятение чувств». Не технической дерзостью, не музыкальной выверенностью потрясает это, а болью отчаяния. Бесстрастие По подобно напускному спокойствию маньяков — рассказчиков его историй.

На гребне своего успеха По оставил работу в «Ивнинг миррор» и перешел в конкурирующий «Бродвей джорнал», где начал публиковать некоторые из своих уже опубликованных рассказов и стихотворений. И продолжил литературную войну, начатую в «Ивнинг миррор» нападками на поэзию и репутацию Генри Уодсворта Лонгфелло. В то время Лонгфелло был одним из самых уважаемых поэтов-патриархов Америки, и, похоже, именно его авторитет приводил По в такую ярость. В рецензии на антологию «Разное», составленную Лонгфелло, он обвинил почтенного поэта в том, что тот не включил в нее стихи тех, кто мог бы с ним соперничать. И еще он обвинил его в очевидном плагиате. По назвал Лонгфелло «явным имитатором, ловко использующим идеи других людей», в частности Теннисона, что «слишком заметно, чтобы ошибиться… [и] может быть отнесено к самой варварской разновидности литературного грабежа».

Конечно, По написал это, чтобы обеспечить тираж своему новому журналу. Ему хотелось зацепить публику. Он зашел настолько далеко, что сочинил сам себе ответ, подписавшись «Outis», то есть «Никто», просто чтобы немного продлить дебаты. В чем он преуспел. Эта односторонняя якобы схватка представляет собой одну из самых замечательных литературных распрей в истории американской литературы. По посвятил ей около ста страниц. И продолжил поносить противника в своей лекции «Поэт и поэзия Америки», прочитанной в Нью-Йоркской публичной библиотеке. Точно так же называлась его лекция, которую он читал годом раньше, но теперь он расширил ее охват рассуждениями о Лонгфелло и, главное, его «фатальной страсти к имитации». Публично Лонгфелло ни разу не ответил своему обидчику, однако позднее он сказал, что наскоки По были спровоцированы «болезненной возбудимостью чувствительной натуры, мучимой смутным ощущением некой неправильности». Вероятно, он не ошибался в своем диагнозе.