Всем смертям назло - Титов Владислав Андреевич. Страница 16

— Одиннадцатый.

— Как и палата…

— Только без Григория Васильевича. Я дала маме телеграмму. Нас встретят.

— Будем искать квартиру?

— Поживем, потом…

В купе они сидели вдвоем, друг против друга. Сергей смотрел на Таню и молчал. Когда поезд тронулся, он приник грудью к столику и уставился в окно.

Мимо бежали дома, деревья, внизу змеями сплетались рельсы, ошалело бросались под поезд, и, будто раздумав или испугавшись, нехотя выползали из-под колес и бежали прочь, в сторону. По окну стегал дождь, косыми струями резал стекло и ручьями стекал вниз. Дома мелькали все реже и наконец совсем пропали. Поезд вырвался за город. Реденьким озябшим строем поплыли деревья, за ними виднелась серая донецкая степь.

Террикон Сергей увидел сразу же, как только поезд, изогнувшись дугой, завернул вправо. Черный, дымящийся, он высился среди степи огромным конусом, сказочным шатром чудо-богатырей. По его склону маленькой точечкой ползла вагонетка. Ошибиться он не мог: то была его шахта.

— Прощай… — прошептал Сергей и уронил голову. Жестко постукивал вагон на стыках рельсов, из репродуктора хрипел веселый марш, Таня ласково гладила волосы мужа и срывающимся голосом повторяла:

— Успокойся, Сережа, успокойся… У нас еще все впереди, ты жив — это главное… Остальное зависит от нас… И счастье тоже…

2

Разные сны снятся людям по ночам. Человек их не выбирает. Сны приходят сами, хорошие и плохие.

В первую же свою ночь в Луганске, на домашней постели, под сбивчивый стук ходиков, Сергей увидел первый после несчастья сон.

Он шел по штреку на свой участок и нес на руках перед собой тяжелый кусок антрацита. Уголь больно резал ладони, под ногами хлюпала липкая грязь. Сергей то и дело натыкался на разбросанные по выработке вагонетки, падал, поднимался, снова шел и опять падал. Из гулкой темноты штрека доносились голоса:

— Скорей, Петров, скорей! Полгода ждем тебя! Неси сюда уголь, ты же срываешь план всей шахты!

Сергей порывается бежать, но снова падает, наталкиваясь в темноте на что-то жесткое.

«Я же не посчитал, сколько до них шагов. Надо обо что-то опереться», решает он, сбрасывая с себя промокший больничный халат.

Откуда-то появился Егорыч. Лицо его было мокрым от слез, и он шептал: «Так и не встретились мы с тобой, Сережка… Ты приходи ко мне, я жду. А кричать так по чужому человеку не надо… Ты же мужчина! Семьдесят шагов эго не расстояние…»

— Его же там изуродовали! — захохотал кто-то из шахтеров. — Какой из него теперь горняк!

Сергей мучительно пытается вспомнить что-то очень важное, но это ему не удается.

«Я не такой, как все. Чего же у меня нет?» — думает он.

Из-за перевернутой вагонетки вышел Крамаренко, секретарь райкома комсомола.

— Я лишаю тебя звания — комсомолец! Ты сорвал озеленение поселка. Кричал о создании комсомольско-молодежной бригады, а где ты был, когда ее создавали? То, что ты спас людей третьей восточной, еще ни о чем не говорит! Каждый бы поступил на твоем месте так же!

— Он к нам вернется. У него нет ни кола ни двора! — выкрикнул Гончаров.

— Он хоть и такой, а человек все же… — слабо доносится из темноты.

— Отобрать комсомольский билет! — командует секретарь.

— По морде ему! — хохочет Мамедов.

— Билет! — повторяет Крамаренко.

— Не подходите, убью! — взрывается в крике Сергей и просыпается.

Темная осенняя ночь окутывает его тишиной.

Тик-так, тик-так… — разрывают безмолвие стенные часы.

Трр-трр… — совсем как деревенский сверчок свистит электрический счетчик.

«Где я?» — пытается определить Сергей и съеживается, вспомнив сразу весь прошедший день и то, что месяцами предшествовало ему. «Уснуть скорее!» — приказывает он сам себе и вспоминает только что виденный сон. Спать расхотелось. Перед его глазами проплывает шахтный террикон, виденный им днем из окна вагона, он застилается дымкой, тает на глазах, и вот уже вместо него шумит, смеется прокуренная нарядная, деловито переговариваясь, идут к гудящему стволу облаченные в шахтерскую робу ребята, звенит хохочущим звоном околоствольный двор, свистит по штреку упругая струя воздуха, шуршит по транспортеру уголь и, весело поблескивая, падает в вагонетки…

И запахла сентябрьская ночь углем, закружила голову сладкой затяжкой табачного дыма после смены, защекотала сердце стремительным падением клети на пятисотметровую глубину, загоготала басистыми голосами друзей. И вдруг пропало все. «Ру-ки…» — тягостно тикали сиротливым стуком ходики. И поплыл террикон мимо вагонного окна, и разрывается грудь неуемной болью.

Сергей чуть ли не физически ощутил, как некая сила безжалостно рвала из его памяти все то, что было дорого ему, грубой, беспощадной рукой возводила в живом сердце непреодолимую стену, отгораживая ею все, что было тогда, от того, что стало теперь.

Сергей искал и не находил средство, способное унять боль или хоть чуточку притупить ее. Чужая, неласковая ночь смутьянкой лезла в душу, сгущала и без того темные краски. «Как жить?» — возникал один и тот же вопрос.

Рядом, склонив голову к плечу Сергея, спала Таня. «Нелегкие сны и в твоей голове, Танечка», — подумал Сергей.

Он вспомнил, как шли они днем по двору, где проходило когда-то детство Тани. Вокруг стояли любопытные соседи, таращили глаза, некоторые плакали. А они шли рядом: Сергеи с низко опущенной головой, словно он был виноват в чем-то перед этими людьми, а Таня с гордо поднятым вверх лицом улыбалась и весело повторяла:

— А вот и мы!.. Вот и приехали!..

Из подворотни резко тявкнула собака и вдруг заскулила жалобно, протяжно, будто извиняясь. Какая-то женщина подбежала к Тане и порывисто расцеловала ее в обе щеки.

— Дай бог вам счастья!

— Кто это был? — спросил Сергей, войдя в комнату.

— Не обижайся на нее, Сережа, она не из жалости, она просто так, ну просто хороший человек… А на тех, что хныкали, не обращай внимания. Это они от страха… за себя…

Сергей повернулся к Тане, приник губами к мягким теплым волосам. «Родная моя, любимая! Чем отплачу я за твои муки, что пришлось принять тебе ради меня, за ту боль, что ничуть не меньше моей? Как помогу нести груз, который ты взвалила на свои слабенькие плечики? Чем поддержу на том нечеловечески трудном пути, на который ты, не задумываясь, ринулась вслед за мной? Что бы делал я, как бы жил без твоей безграничной, самозабвенной и чистой любви?»

Наступивший день, первый после больницы, не принес Сергею ничего нового, не развеял тяжелых ночных дум. Таня, хлопоча по дому, старалась развеселить его, отвлечь от сумрачных мыслей. Всем своим видом показывала, что все трудное позади, наступила новая жизнь и жить надо по-новому, не поддаваясь печали.

Сергей в глубине души соглашался с Таней: «Да, так надо! Не плакать же беспрестанно о своей судьбе». Но все то же: что делать? Как жить? Неужели вот так, без дела, завтра и после — всегда?.. Эти мысли не давали покоя. Перебирал глазами вещи в комнате, а они казались какими-то неловкими, потерявшими для него всякую обиходную ценность.

На этажерке стояли книги. Старые, потрепанные Танины учебники. Сергей пробежал глазами по выцветшим корешкам. На первой полке: «Физика», «Алгебра», «Учебник для подготовки сандружинниц»… На второй ему бросился в глаза знакомый малиновый корешок. Где-го он его видел совсем недавно. Но где? Сергей не мог вспомнить.

«Как же ее достать?» — остановился он в раздумье перед этажеркой. «Ртом!» — осенило его. Он сел на колени и потянулся губами к книге. Не рассчитав расстояния, сильно наклонившись, Сергей потерял равновесие и больно ткнулся лбом в полку. Попытался встать на ноги, но тут же беспомощно повалился на пол. «Спокойно, спокойно!» — успокаивал он сам себя, чувствуя, как неизвестно откуда появившийся приступ дикой злобы захлестывает его. Хотелось заорать безумным криком на весь мир, лишь бы дать выход клокочущей в груди обиде. «Спокойно! — прижимая к доскам ушибленный лоб, прошептал Сергей. — Так дело не пойдет!..»