Всем смертям назло - Титов Владислав Андреевич. Страница 4
— Что говорят врачи?
— Врачи?.. Врачи говорят: ничего страшного нет. Немного полежишь здесь, и все пройдет. — Таня старается сказать это быстро-быстро, словно ждет, что вот войдет кто-нибудь в палату и крикнет: «Нет, не говорят этого врачи, они не надеются на спасение жизни!» И опять замолчит Сережка, и снова надвинется страшная ночь.
— Ты мне говоришь неправду, Таня. Зачем?
— Они… они ничего не понимают… они… — И со слезами выдохнула: Они говорят, что ты умрешь… Это неправда, неправда!
Взгляд Сергея устремлен в потолок, высокий и ослепительно белый. Справа, из угла, тянется узкая темная трещинка, тоненько петляет среди маленьких белых бугорков и незаметно теряется.
И опять показалось Петрову, что он спит и видит сон. Сон, как спрут, засосал его в свои липкие объятия, и нет сил высвободиться из них.
— Выйдите на минутку, мы посмотрим его, — обращается человек в белом.
Сзади стоят двое, держат стеклянного спрута с длинными резиновыми щупальцами.
«Врачи!» — мелькает мысль.
Женщина в белой косынке долго разбинтовывает левую руку Сергея. Бинт собрался в большой окровавленный клубок, а она все мотает и мотает, время от времени смотрит в лицо больному, вздыхает и вновь сматывает бинт. Сергей приподнимает голову, пытаясь увидеть свои руки. Сестра прикасается к его лбу и придерживает голову на подушке.
— Не надо смотреть! Не надо…
Горюнов наклонился над койкой, спрашивает:
— Больно? А здесь?
Сергей не чувствует боли и, только когда укололи в плечо, ойкнул.
— Я так и предполагал… Плохи твои дела, парень! Может быть, придется ампутировать. Я о руках говорю.
— Как ампутировать?! Резать?! Вы шутите, да?!
Горюнов смотрит мимо больного и молчит.
— Ам-пу-ти-ро-вать… Как же это, а?! Как же я жить-то буду?! Руки… Таня! — И вдруг закричал диким, нечеловеческим криком: — Не дам, варвары, лучше убейте меня!
И затих.
На третий день началась гангрена. Выход был один — ампутация.
И немедленная…
6
Валерий Иванович Горюнов воспринял без энтузиазма Свое назначение лечащим врачом Сергея Петрова. При первом же осмотре Сергея, не вдаваясь в тонкости медицинского анализа, он твердо и категорически заключил — не выживет.
Человек эгоистичный и трусливый, Горюнов был напуган обширностью ран у больного, его воля была парализована видом человеческой трагедии. Одна мысль поставить себя в положение Петрова приводила его в уныние. Он и сам не знал, почему возникла эта кошмарная мысль, и всеми силами гнал ее. Ободрял себя тем, что ничего подобного с ним не может произойти, что вот сегодня же он пойдет домой цел и невредим, там его встретит жена, они будут смотреть телевизор, болтать о всяких пустяках, а может, пойдут в кино, наступила весна, летом они поедут на юг, к морю… От сердца отлегло, но ненадолго. Камнем над головой повисла все та же мысль. Сострадания к больному не было. В груди росло раздражение и злоба. «Его же придется оперировать, а он умрет под скальпелем. Не хватало еще смерти пациента в моем послужном списке. Все верят в сказочки Бадьяна… Ну и пусть берет его себе!»
В кабинете их было трое. Главврач больницы супился и молчал.
— Больной безнадежен. Зачем его дополнительно мучить операцией? говорил Горюнов.
— Не согласен. Надо испытать все. Вы лечащий врач и не имеете права отказываться от риска, — возражал Вано Ильич Бадьян.
Главврач еще долго слушал, как хитрил и изворачивался Горюнов, всеми средствами старался избавиться от трудного больного. Потом встал и, скрывая раздражение, сказал:
— Решено. Вано Ильич, готовьте Петрова к операции. В конце концов, каждый поступает так, как подсказывает долг и совесть.
7
Хирург Бадьян присел на краешек постели Сергея и повел осторожный разговор о необходимости операции. Петров смотрит мимо врача, и кажется, что он не слышит ня о жестокой гангрене, угрожающей ему, ни о том, что надо быть мужественным в тяжелые минуты жизни.
— Я не ребенок, доктор…
— Вот и хорошо, вот и хорошо!
Во время операции Сергей не мигая смотрел на яркую операционную лампу в молчал. Бездонными омутами голубели широко раскрытые глаза, которые ничего не видели, не желали и не чувствовали. Даже боли. И только когда противно завизжала хирургическая пила, Сергей весь сжался я отвернулся от света.
После операции Таню не пускали к мужу. Она просила, плакала — все бесполезно.
— Ему нужен покой, а вы не сдержите себя, — отказывал Бадьян.
Таня встала и решительно направилась в палату. Вано Ильич остановил ее, молча накинул ей на плечи своя халат и так же молча вернулся в кабинет.
«Только бы не заплакать, сдержать себя. Во что бы то ни стало сдержать, — думала она. — Надо подбодрить его, не дать упасть духом — это главное сейчас. Он сильный! Вдвоем мы все переживем, лишь бы выжил. — И внахлест упрямое: — Выживет, выживет…»
8
С того момента, как понял Сережка Петров, что не кошмарный сон случился с ним, а дикий по своей жестокости поворот судьбы, в мозгу застыло: «Все кончено».
Что подразумевать под этим «все кончено», Сергей не знал. А на операционном столе, когда загорелось огнем и стало неестественно легким левее плечо, подумал: умереть бы…
И испугался.
Не смерти испугался, а внезапно пришедшей мысли о ней. Что-то простое и совсем обыденное мелькнуло перед глазами, отчего сжалось сердце и подступила неуемная тоска.
В палате он молча смотрел в потолок яг яе мог совладать с приливом горьких мыслей. «Неужели здесь… На могиле посадят березку…»
И опять стало страшно Сергею.
— Сестра, а почему меня сразу не убило, ведь там высокое напряжение?
— Наверно, вы бессмертный… — тихо сказала она и, оглянувшись, добавила: — Не надо разговаривать, а то нам влетит от врача.
— А лучше бы… смертный…
— Что вы, Сережа! Разве можно так… Вы выздоровеете, работать пойдете, ну и все такое… Вот у нас был случай…
— Я знаю эту историю, сестричка. Скажите лучше, когда собираются мне другую… — И замолчал.
Туго сдавил веки и, как пулю в сердце, ждал: сейчас скажет — завтра…
У дверей палаты Таня остановилась. Поправила волосы, косынку, протянула руку вперед, намереваясь открыть дверь, и не решилась. Боялась увидеть Сергея в окровавленных бинтах, без руки, в чувствовала, что не выдержит, расплачется. Всем телом налегла на дверь и вошла в палату. Глаза Сергея на миг вспыхнули и погасли. Сестра встала и осторожно вышла.
— Я дома была, — выговорила Таня и удивилась звуку своего голоса. «Зачем я это говорю, это же неправда!» — Дома все хорошо, — сказала она и подумала: «Зачем я вру? Я же все время простояла под окном операционной, держа руки около ушей, чтобы закрыть их сразу, как только раздастся крик Сергея». — Сережа, я с тобой тут буду… помогать…
— Сядь, Таня, поговорим… — Сергей глотнул слюну и отвернулся. — Маме всего писать не надо. У нее больное сердце. — Он на минуту замолчал, кусая губы, а потом строго Сказал: — Вот и кончилось наше счастье… — И заспешил: — Ты не ходи ко мне, Таня. Так будет лучше. Для нас обоих. Брось меня, уйди. Уходи, я не люблю тебя… я… — Сергей болезненно сморщил лицо и умолк.
Таня судорожно закрылась руками. — Зачем ты обижаешь меня, Сережа? Она хотела задушить подступивший вскрик и не смогла. — Зачем ты так?.. Я же люблю тебя.
— Тебе двадцать лет, твоя жизнь впереди… Для меня все кончено. Уходи, я прошу…
Дверь качнулась, как в тумане, пол зыбко дрогнул и поплыл в сторону. Из-под рук ускользает дверная ручка, делаясь то гигантски большой, то мизерно маленькой.
«Надо уйти, он просит, я не нужна ему…»
…Выстрелом ударила дверь — ушла. Ушла Таня, жена. Заныло в груди и придавило к постели. Не дотянуться до двери, не открыть ее, не позвать: вернись! Сергей всем телом рванулся вслед и тут же беспомощно упал. Зубами рвал наволочку и неумело, по-мужски плакал.