Что удивительного в благодати? - Янси Филип. Страница 14

Социологи разработали теорию зеркальной личности: человек становится таким, каким видит его главный человек в его жизни (супруг, родители, начальник). Что изменится в моей жизни, если я полностью приму поразительную библейскую истину и поверю, что Бог любит меня? Если, поглядев в зеркало, я увижу то, что видит во мне Бог?

Бреннан Мэннинг рассказывал, как однажды ирландский священник, обходя свой небогатый приход, увидел на обочине старого крестьянина — на коленях, погруженного в молитву. «Наверное, ты очень близок к Богу», — восхитился священник. Старик, немного подумав, улыбнулся: «Ага, Он вроде как привязан ко мне».

Бог существует вне времени, учат богословы. Бог сотворил время, подобно художнику, выбирающему материал для работы, но Он не стеснен его рамками. Будущее и прошлое для Него — единое и вечное настоящее. Если богословы правы, это объясняет, каким образом непостоянный, поверхностный, изменчивый человек вроде меня может быть «возлюбленным» Бога. Когда Бог смотрит на мою жизнь, Он видит не мои метания от добра ко злу, а единую и ровную линию добра: Он видит благость Своего Сына, сосредоточенную в Его Крестном страдании.

Поэт XVII века Джон Донн писал:

Я рос с представлением о Боге — математике, взвешивающим на своих весах добрые и злые дела. В результате я всегда оказывался слишком легким. Очень долго я не мог отыскать Бога Евангелий, Бога милосердия и щедрости, который всегда находит возможность сокрушить беспощадный закон справедливости. Бог стирает старые правила математики и вводит новую математику благодати: самое дивное новое понятие, которое меняет жизнь и дает ей нежданную развязку.

У благодати столько форм и проявлений, что я теряюсь в попытках дать ей определение. И все же я готов предложить некое определение благодати, отражающее наши отношения с Богом. Благодать подразумевает, что не в наших силах заставить Бога любить нас больше–никакая духовная гимнастика и самоотречение, никакие знания, приобретенные в богословских колледжах и семинариях, никакие подвиги во имя правого дела тут не помогут. А еще благодать означает, что не в наших силах заставить Бога любить нас меньше — ни расизм, ни гордыня, ни порнография, ни блуд, ни убийство не отвратят Его. Благодать означает, что Бог уже любит нас настолько сильно, насколько способен любить бесконечный, вечный Бог.

Людям, усомнившимся в Божьей любви и благодати, можно порекомендовать простое средство: загляните в Библию и посмотрите, каким людям благоволит Бог. Иаков, осмелившийся бороться с Богом и имевший на теле неизгладимый след этой битвы, дал имя народу Божьему, называвшемуся с тех пор Израилем. Библия повествует об убийце и прелюбодее, ставшем самым прославленным царем Ветхого Завета, «человеком по сердцу Богу». Церковь возглавил ученик, клятвенно отрекшийся от Иисуса, и вровень с ним встал миссионер, вышедший из рядов злейших гонителей христианства. Я получаю рассылку организации «Международная амнистия», где вижу фотографии мужчин и женщин — избитых, брошенных под копыта скоту, подвергавшихся всевозможным пыткам, от плевков и унижений до электрошока. Я спрашиваю себя: «Какой человек может творить такое с другими людьми?» Потом перечитываю «Деяния» и встречаю там человека, который вполне был способен на такие поступки, пока не превратился в апостола благодати, раба Иисуса Христа, величайшего миссионера христианской эры. Если Бог способен любить таких людей, наверное, Он любит и меня.

Я не в силах смягчить это страшное определение благодати, ибо Библия требует, чтобы оно звучало именно так — безусловно и резко. Господь наш — «Бог всяческой благодати», утверждает апостол Петр. А благодать означает, что я никакими делами не могу добиться от Бога большей любви и никакими делами не могу уменьшить Его любовь ко мне. Следовательно, и я — пусть незаслуженно — приглашен занять свое место на пиру Божьей семьи.

Инстинкт твердит: сделай что–нибудь, дабы угодить и заслужить одобрение. Благодать, освобождающая нас от этого требования, кажется поразительным парадоксом. Только молитва помогает мне верить в это.

Юджин Питерсон сравнивает двух богословов IV века, двух непримиримых оппонентов — Августина и Пелагия. Пелагий изящен и любезен, убедителен, всем приятен. Августин провел юность в грехах, нажил множество врагов. Однако Августин в своем богословии опирался на Божью благодать и пришел к истине, а Пелагий полагался на усилия человека и пришел к ереси. Августин страстно стремился к Богу. Пелагий методично трудился, чтобы заслужить Его одобрение. Петерсон утверждает: в теории христиане склоняются к Августину, а на практике — к Пелагию. Они исступленно трудятся, чтобы угодить людям и даже Богу.

Каждый год по весне я поддаюсь известному всем болельщикам «мартовскому безумию»: не могу устоять перед искушением и пропустить финальный матч по баскетболу, в котором всего две команды из шестидесяти четырех, вступивших в турнир, борются за чемпионский титул. И всякий раз судьба последнего матча решается в последнюю минуту, когда восемнадцатилетний паренек за секунду до финального свистка выходит бросать штрафной.

Он нервничает, водит мяч, никак не решаясь взять его в руки и сделать бросок. Если он потеряет заветные два очка, быть ему козлом отпущения для всего университета, да что там — для всего штата. Двадцать дет спустя на приеме у психоаналитика он будет вновь и вновь переживать это поражение. Но если забьет — тогда он герой. Его фотографию напечатают на первой странице газеты. Может, когда–нибудь и в губернаторы выберут.

Он подхватывает мяч, но тут команда противника берет перерыв — пусть, дескать, мальчик окончательно разнервничается. Он стоит у кромки поля, товарищи ободряюще хлопают по плечу, но слов не находят: все зависит от него.

Помнится, однажды мне пришлось подойти к телефону как раз в тот момент, когда паренек отважился, наконец, бросить мяч. Его лоб избороздили морщины, он закусил губу, левая нога, слегка отставленная в сторону, тряслась. Двадцать тысяч болельщиков вопили, махали плакатами и шарфами, отвлекая его.

Разговор по телефону занял какое–то время. Когда я вернулся, картина на экране полностью изменилась. Тот же мальчик, сидя на плечах товарищей, резал на сувениры веревку баскетбольной корзины. Беззаботный, счастливый, улыбка не влезает в экран телевизора.

Два кадра — юноша, замерший перед броском, и тот же юноша, празднующий победу — два символа безблагодатного состояния и благодати.

Мир живет вне благодати. В нем все зависит от собственных усилий человека. От того, как я брошу мяч.

Царство Божье ведет нас иным путем, где все зависит не от нас, а от Него. Не нужно ничего добиваться, достаточно следовать за Ним. Он дорогой ценой стяжал для нас победу — приглашение на пир.

Когда я думаю об этих двух мирах, меня тревожит вопрос: какой из них отражает мое духовное состояние?