Николай II в секретной переписке - Платонов Олег Анатольевич. Страница 63

Ты знаешь, что Гучков все еще друг Поливанова — это было причиной, почему П.и Сух. [306] разошлись. — Мне не нравится этот выбор. Я ненавижу твое пребывание в ставке, — и многие разделяют мое мнение, так как ты там не видишь солдат, а слушаешь советы Н., которые не хороши и не могут быть хорошими. Он не имеет права себя так вести и вмешиваться в твои дела. — Все возмущены, что министры ездят к нему с докладом, как будто бы он теперь Государь.

Ах, мой Ники, дела идут не так, как следовало бы! Поэтому Н. и удерживает тебя там, чтобы влиять на тебя своими мыслями и дурными советами. — Неужели ты мне еще не хочешь поверить, мой мальчик?

Разве ты не можешь понять, что человек, который стал просто предателем Божьего человека, не может быть благословен и дела его не могут быть хорошими? — Впрочем, что ж, если надо, чтобы он оставался во главе войск, ничего не поделаешь. Все неудачи падут на его голову, но во внутренних ошибках — будут обвинять тебя, потому что никто внутри страны и не думает, что он царствует вместе с тобой.

Это все так невыразимо фальшиво и скверно!

Я боюсь, что расстраиваю и мучаю тебя своими письмами, но я одинока в своем горе и тревоге, и не могу молчать о том, что считаю своим долгом тебе сказать.

Вчера вечером я пригласила Кусова (б. Нижегор.) — Московского полка, из Твери — и была поражена, что он говорил совсем то, что я думаю, хотя он меня не знает и видит только второй раз. — Это показывает, сколько народу должно быть тех же взглядов, что и он. — Он провел 3 дня в ставке и не вынес оттуда приятного впечатления, — то же самое Воейков и Н.П., которые более всех тебе преданы. Помни, что наш Друг просил тебя не оставаться там слишком долго. — Он знает и видит Н. насквозь, а также твое слишком доброе и мягкое сердце. — Я редко страдала так ужасно, как теперь, не будучи в состоянии тебе помочь, но чувствуя и сознавая, что дела идут не так, как следует. Я беспомощна и бесполезна, — это невыносимо тяжело. А Н. знает мою волю и боится моего влияния (направляемого Григ.) на тебя — это все так, мой дружок!

Ну, не стану утомлять тебя больше, я только хотела очистить свою совесть, что бы там ни случилось. — Правда ли, что с Юсупова сняли половину обязанностей, так что он играет лишь второстепенную роль?

У Сергея вид неважный — мы не касались никаких вопросов — он хочет испрашивать позволения поехать в субботу в ставку.

Петя полон секретов...

Как хорошо, что тебе удалось выкупаться, это очень освежает! Здесь жара не велика, всегда есть ветерок, и на балконе чудесно. Но я недостаточно хорошо себя чувствую, чтоб поехать покататься. — Павел назвался к чаю. — Девочки в госпитале, учатся. Прошу тебя, ответь мне, будут ли крестные ходы 29-го, так как это очень большой праздник и конец поста. Извини, что пристаю к тебе опять, но так хочется знать, п.ч. ничего здесь не слышишь.

Сегодня я приму одного из членов моего комитета помощи военнопленным в Германии и одного американца (из союза христианской молодежи, как наш Маяк), который берется лично доставить наши посылки пленным. — Он много путешествовал и снимал фотографии, особенно в Сибири, где мы содержим наших военнопленных, — им там хорошо. Он хочет эти снимки выставлять в Германии, надеясь этим помочь и нашим там. — Каков твой ответ насчет Эриванцев?

Теперь прощай, мой нежно любимый. Осыпаю тебя поцелуями и призываю на тебя Божье благословение.

Твоя навсегда старая

Женушка.

Ц.С. 25 июня 1915 г.

Мой родной!

О, какая радость, если ты действительно вернешься в воскресенье и если известия стали лучше! — Я была как раз в сильном отчаянии, потому что получила телеграмму от командира моего Сибирского полка, что у них в ночь с 23 на 24 от 10 до 3 ч. были сильные потери, и я себя спрашивала, что же там было за сражение, потому что телеграмма отправлена из совершенно нового места.

Я видела американца из союза христианской молодежи и была глубоко заинтересована тем, что он мне рассказывал про наших пленных там и их здесь. — Посылаю тебе его письмо, которое он собирается напечатать и распространять в Германии (и фотографии, на которых изображены наши великолепные бараки). Он намерен докладывать только о хорошем с обеих сторон и не говорить о дурном, и надеется таким образом заставить обе стороны работать одинаково гуманно. Сегодня вечером я получила письмо от Вики, которое посылаю тебе вместе с письмами Макса [307] (боюсь, что надоедаю тебе, но у тебя там больше свободного времени; прочти это письмо, может быть, у тебя найдется что-нибудь сказать по поводу его). Я дала знать тому американцу, который уезжает завтра в Германию, что я желаю, чтобы он повидал Макса, передал ему эти бумаги и рассказал бы ему обо всем, чтобы изменить их ложное мнение относительно нашего обращения с военнопленными.

Я никогда не слышала в России про столько болезней: американец мне рассказывал, что в Касселе умерло около 4000 человек от сыпного тифа — ужасно! Прочти главным образом английскую бумагу Макса, а в бумаге Вики от Макса ты найдешь выдержки из нашей. Она, мой друг, очень глупо составлена, без всяких объяснений, и на отвратительном немецком языке. — “Es ist befohlen die 10 ersten deutschen Kriegsgefangenen als Erfolg (все неправильно) der morderischen Thaten die siche einige deutsche Truppen erlauben — zu erschienen”. — Можно было бы написать на приличном немецком языке и объяснить, что на месте, где откроют, что мучили человека, — будут расстреляны 10 человек только что захваченных. Очень плохо написано: Erfolg (означает результат — успех), надо сказать Folge, но и это звучит неправильно. — Пусть это будет хорошо и более ясно составлено на грамматически правильном немецком языке.

Твоя мысль была совсем не та, что каждый раз надо расстреливать людей. Это все переврано, и поэтому они не понимают, что ты хотел сказать.

Пожалуйста, никому не говори, откуда пришли эти письма. — Только можешь сказать Н. про Макса, так как он заведует нашими пленными. Они прислали эти письма Ане через одного шведа, — нарочно ей, а не фрейлине, — никто не должен об этом знать, даже их посольство, — не знаю, откуда этот страх. — Я открыто телеграфировала Вике и поблагодарила ее за письмо, попросила ее поблагодарить от меня Макса за его заботы о наших военнопленных и передать, чтобы он был спокоен, что здесь делается все, что возможно, для их пленных. — Я этим себя не компрометирую, я ничего лично не делаю, но намерена помочь нашим пленным сколько могу, а этот американец отвезет наши посылки, разузнает все, что им нужно, и поможет им по мере сил. — Прошу тебя, верни мне бумаги или привези их сам в воскресенье, если ты действительно вернешься.

Павел был у меня к чаю, и мы о многом поболтали. Он спрашивал, скоро ли Сергей будет смещен с своего поста, так как все против него, справедливо или нет; Кш. [308] опять в этом замешана — она вела себя, как m-me Сух.. — брала взяткиивмешивалась в артиллерийское управление. Об этом слышишь с разных сторон. Только он мне напомнил, что это должно быть твое приказание, а не Н., так как только ты можешь дать таковое (или намекнуть ему, чтобы он просил отставку) вел. князю, который больше не мальчик — так как ты его начальник, а не Н. Иначе это бы вызвало сильное недовольство в семье.

Павел очень предан и, оставляя в стороне свою личную антипатию к Н.. также находит, что в обществе не понимают положения последнего, — нечто вроде второго императора, который во все вмешивается. — Как много людей говорят это (наш Друг тоже)!

Затем пересылаю тебе письмо от Палена [309], где он себя оправдывает. Горемыкин (или Щер6атов) также находит, что с ним неправильно поступили (кажется, Горем. сказал мне это; бумагу дала мне Мавра).