Николай II в секретной переписке - Платонов Олег Анатольевич. Страница 61

Как много слышно здесь жалоб против ставки и приближенных Н.!

Теперь о другом деле — не знаю, как это хорошенько объяснить, не стану называть имен, чтобы никто не пострадал.

Эриванцы прямо молодцы, всюду, где трудное место, — их посылают и приберегают их к концу, так как очень в них уверены. — Теперь намереваются отнять у них офицеров и разместить их по другим полкам, чтобы исправить последние. — Это совершенно несправедливо и приводит их в отчаяние. — Если ты отнимешь у них старых офицеров, то полк уже не будет тем, чем был. — Они и без того много потели убитыми, ранеными и взятыми в плен. Прошу тебя, не позволяй так погубить полк и оставь этих офицеров, они любят свой полк и поддерживают его славу. Это делают с другими офицерами 2-й бригады, и они боятся, что их очередь настанет, и это мучит командира и всех, но они не смеют ничего сказать, не имеют права — поэтому они хотят, чтобы их шеф об этом знал и не позволил бы взять их боевых офицеров в другие полки. “Мы сумеем постоять за государево дело в рядах родного полка, не задумаемся сложить свои головы за него. — Это дело настолько неотложно. что нужно торопиться, пока наше родное гнездо не успели разорить. Думаю, что на такое внимание полк имеет некоторое право, не в пример прочим, за свою боевую службу в прошлом, а о настоящем говорит приказ по дивизии. Всю тяжестъ арьергардных боев, с 31-го мая по 6 июня, полк вынес на своих плечах, что признано свыше”. Только не давай Н. или другим догадаться, что полк просил об этом, инааче они пострадают за это. Пожалуйста, постарайся сделать что-нибудь и дай мне ответ. Они очень волнуются. Оттуда прислали сюда очаровательного младшего офицера с письмом.

Должна кончать, курьер ждет.

Благословения и поцелуи без конца от твоей

Женушки.

А. целует твою руку. Прости это безобразно скучное письмо.

Ц.С. 22 июня 1915 г.

Мой родной, любимый,

Я боюсь, что письмо, которое я так поспешно сегодня тебе написала, доставило тебе мало удовольствия, и жалею, что не успела прибавить чего-нибудь приятного. — Было большой радостью получить твою телеграмму из Беловежа. — Я уверена, что тебе было приятно увидать эти чудные леса, хотя грустно, конечно, быть в старых, знакомых местах и в то же время сознавать, что ужасная война свирепствует недалеко от этого мирного местечка.

Сегодня утром я в своих дрожках поехала с Алексеем в наш лазарет, — мы оставались там более 2-х часов. — Разговаривала с ранеными, сидела в лазарете с рукодельем, а затем в саду, пока другие играли в крокет. — Мое сердце было плохо и сильно болело, — вероятно, я слишком рано начала выезжать, но я была так счастлива повидать их всех. Коленкин [303] появился после того, как командовал Александр. только месяц. — Он должен был уехать, потому что от разрыва огромного снаряда в воздухе у него лопнула барабанная перепонка, так что он на левое ухо ничего, бедный, не слышит.

У меня в течение 1 1/2 часов был Ростовцев и рассказывал о передаче склада m-me Сухомлиновой — все идет удовлетворительно и без скандалов. — Завтра я приму Поливанова. Щербатов дает печати слишком большую свободу — Маклаков был гораздо строже; результат теперь таков, что все слишком волнуются и говорят про Думу, что совсем нехорошо.

Я иногда мечтаю заснуть и проснуться только, когда все кончится и водворится повсюду мир — внешний и внутренний.

Имя Самарина у всех на устах — это так неприятно, ведь его назначение еще не опубликовано. Это меня сильно тревожит. Я боюсь, что раздражаю тебя всем, что пишу, но у меня ведь честные и благие намерения, дружок. Другие никогда ничего тебе не скажут, так что старой женушке приходится писать тебе откровенно свое мнение, когда долг ее к этому побуждает. — Я так стараюсь предотвратить по возможности всякое несчастие, но часто мои слова — увы! опаздывают, когда ничего уже не может быть сделано. — Теперь я постараюсь заснуть, уже поздно. — Да хранит Господь твой сон, да ниспошлет тебе отдых, силы, мужество, энергию, спокойствие и мудрость!

23-го июня. Только что получила донесение моих Алекс., которое ты мне переслал — благодарю тебя, мой дорогой, даже конверт приятно получить с милым почерком. Я сегодня никуда не двигаюсь, потому что сердце опять расширено, пульс слабый и голова болит. — Лежу на балконе — все вышли, дома нет никого, А. уехала в Петергоф. — Посылаю тебе письмо Виктории, которое тебе будет интересно прочесть. — Графиня Гогенфельзен написала А., чтобы спросить ее, думает ли она, что мы и дети приняли бы приглашение на завтрак к ним, после церкви, в день именин Павла, с людьми, живущими в их доме, и еще с кем мы пожелали бы. Я велела ей ответить (это было сделано, чтобы разузнать на случай отказа, если бы таковой последовал на официальное приглашение), что не знаю, когда ты вернешься, и что не смогу присутствовать на большом завтраке, так как мое сердце опять в плохом состоянии. — Так глупо и бестактно нас приглашать! — Если бы мы пожелали, мы могли бы сами приехать и поздравить его, — а не так, с Бабакой, Ольгой Кренц и графиней.

Дорогой мой, я так скучаю без тебя! До свидания, сокровище мое, целую и крещу тебя с нежной любовью.

Очень надеюсь, если здоровье позволит, причаститься в пятницу или же в один из последних дней этого поста.

Что ты решил относительно дня крестного хода? Надеюсь, что ты дал приказание об этом от своего имени. — Да хранит тебя Бог! Покрываю тебя поцелуями. Твоя старая

Солнышко.

Привет старику и Н.П.

Ставка. 23 июня 1915 г.

Моя милая женушка,

Благодарю тебя за милые письма. Вчера я поистине наслаждался в Беловеже. Мне было странно находиться там одному, без тебя и детей. Я чувствовал себя таким одиноким и грустным, но все же рад был видеть дом и наши славные комнаты, забыть о настоящем и вновь пережить минувшие дни. Но ночь перед отъездом я провел в тревоге. Лишь только я кончил играть в домино, как появился Н. и показал мне только что полученную от Алексеева телеграмму, в которой было сказано, что германцы прорвали наши линии и заходят глубоко в наш тыл. Н. тотчас же выехал в своем поезде и обещал утром телеграфировать из Седлеца. Разумеется, я не мог выехать в Беловеж, как намеревался, в 10 часов. Вокруг меня все сильно приуныли, кроме Воейкова, так как не знали причины внезапного отъезда Н. Наконец в 11 ч. 40 м. от него пришла телеграмма, что прорыв ликвидирован сильной контратакой трех наших полков и что неприятель был отбит с тяжкими потерями. Так что в 12 часов я с легким сердцем бежал со стариком и со всеми моими господами.

Дорога в Беловеж тянется на 183 версты, но очень хороша и ровна. По пути лежат три города — Слоним, Ружаны и Пружаны. Я прибыл к нашему дому в 3 ч. 20 м., а прочие прибывали через каждые пять минут, в виду страшной пыли. Нам подали холодный завтрак в столовой, а потом я показал господам все наши и детские комнаты. Затем мы поехали в Зверинец, так как хотелось посмотреть зубров и других животных. Нам посчастливилось встретить большое стадо буйволов, которые преспокойно глядели на нас.

Мы ехали по лесу превосходными травяными дорожками и выбрались на большую дорогу у конца пущи. Погода была великолепная, но в этом году такая сушь, что даже болота исчезли, и густая пыль была даже в лесу; у всех, кто ехал, лица почернели до неузнаваемости. Особенно у маленького адмирала. Смотритель Бел. новый — его зовут Львовым, толстый человечек, родственник адмирала. Умер старый священник, а также Неверли, которого я не знал. Его преемником состоит Барк, родственник министра, служивший здесь 20 лет лесничим — энергичный человек, в совершенстве знающий лес и дичь. На обратном пути шины всех моторов начали лопаться — на моем моторе три раза, благодаря жаркому дню и массе валяющихся гвоздей. Эти остановки вышли очень кстати, так как давали возможность выйти и размять ноги. Вечером и ночью царила прекрасная свежесть, и воздух в лесу так дивно ароматен.