Николай II в секретной переписке - Платонов Олег Анатольевич. Страница 73

Можешь ли ты передать или переслать прилагаемое письмо с твоим слугой Н.П.? Только не через Дмитрия, так как он станет делать свои замечания по поводу того, что мы пишем. Тебя позабавит, как Анастасия ему пишет. — Прилагаю прошение нашего Друга, напиши сверху свою резолюцию. Мне кажется, что эту просьбу вполне возможно удовлетворить.

Аэропланы летают над головой, я лежу, отдыхаю перед обедом. — Если есть что-нибудь интересное, то нельзя ли твоей матушке и мне получать известия с вечера, так как уж очень долго дожидаться до следующего утра? — Сейчас должна кончить.

Прощай, да благословит тебя Господь, мой ненаглядный, мой солнечный свет, жизнь моя! Очень по тебе тоскую. Шлю тебе бесконечное число поцелуев. Навеки твоя женушка

Аликс.

Поклон старику. — Оказывается, что Лагиш, будучи недавно здесь, говорил в клубе против смещения Н. (Сандро Л. [362] это слышал), а потому постарайся приглядеться к нему — что это за человек. — Все смотрят на твое новое начинание, как на великий подвиг. — Аня нежно тебя целует.

Пожалуйста, ответь поскорее.

Царское Село. 31 августа 1915 г.

Моймилый, любимый,

Снова солнечный день — я нахожу погоду идеальной, но Ольга зябнет. Правда, что “le fond de 1'air” свежий. — Я рада, что у тебя была хорошая беседа со “Старцем”, как наш Друг называет Горемыкина. Я полагаю, что твои слова о том, что ты решение откладываешь до своего возвращения, касаются вопроса о смене министра внутренних дел. Как было бы хорошо, если бы ты мог повидать Хвостова, обстоятельно с ним побеседовать и увидеть, произведет ли он на тебя то же благоприятное, честное, лояльное, энергическое впечатление, как на Аню! — Но Дума, надеюсь, немедленно будет распущена.

Павел нездоров, у него плохое самочувствие, лихорадит, — приступ, каких у него не было за все эти последние месяцы, а потому он в постели. Кроме того, его заботит Д. Если бы я получила ответ относительно того, сможешь ли ты его использовать на фронте или в ставке, а также не отошлешь ли ты Д. в его полк, то я могла бы к нему зайти и передать это. — Не пошлешь ли ты за Мишей, чтобы он побыл с тобой некоторое время перед своим возвращением? Это было бы так славно и уютно для тебя. Да и полезно убирать его подальше от нее [363]. Кроме того, твоему брату подобает быть около тебя.

Я уверена, что ты чувствуешь себя более одиноко с тех пор, как покинул поезд. Быть одному в доме за завтраком и за чаем должно быть тоскливо. Не собираешься ли ты переехать куда-нибудь сюда поближе? И приблизительно когда ты рассчитываешь заглянуть сюда? Тебе, несомненно, трудно это заранее сказать, но я спрашиваю об этом, имея в виду смену Щербатова, а также необходимость “щелкнуть” министров. Отношение к старику, а также подлость их меня глубоко возмущают. — Я была сегодня утром у Знамения с моими свечами. Там я захватила А., и мы отправились в Красный Крест. Она посидела часок с своим другом, покуда я обошла оба дома. Радость офицеров по поводу того, что ты принял на себя командование, безгранична, и так же безгранична вера в успех. Гротен выглядит хорошо, но бледен. Затем я отправилась в наш лазарет и посидела в нескольких палатах. После завтрака у меня был прием. Затем я пошла к А., чтобы повидать Алиного мужа, который завтра возвращается на фронт, а она с детьми в город. — Мы славно покатались, — завтракали и пили чай на балконе. Сейчас Бэби просит, чтобы я взяла его с собой к Ане повидаться с Ириной Т. и с Ритой X. Но я не собираюсь там засиживаться. По возвращении оттуда закончу это письмо.

Ну, вот, посидела там 20 минут, а затем пошла помолиться и поставить за тебя свечки, мое сокровище, мой солнечный свет. “Говорят”, что ты вернешься 4-го — на совещание министров. Снова аэропланы с шумом кружатся над головой.

Бэби написал свое письмо совершенно самостоятельно. Он только справлялся у Петра Васильевича относительно правописания, когда оно его затрудняло.

Жена Гр. поспешно уехала, в надежде еще застать сына — она теперь так опасается за жизнь Гр. — Прощай, мой ангел. Бог да благословит и защитит тебя, и да дарует он тебе свою помощь во всех твоих делах!

Нежнейшие поцелуи, родной мой Ники, шлет тебе твоя старая

Солнышко.

Как хорошо, что ты виделся с Келлером! Для него, несомненно, это было большой радостью!

Могилев 31 августа 1915 г

Моя бесценная душка-женушка,

Как я благодарен тебе за твои милые письма! В моем одиночестве они являются единственным моим утешением, и я с нетерпением жду их прибытия, но никогда не знаю, когда они могут прийти.

В дни поста я каждый день бывал в церкви — либо утром, либо вечером, а кроме того был занят с Алексеевым, так что у меня мало оставалось времени для писем, и я, разумеется, запускал и свои обычные бумаги.

Здесь я выхожу только раз в послеобеденное время, хотя тут есть крохотный сад, прилегающий к губернаторскому дому, залитый солнцем и живописно расположенный.

Что говорят дети о том, что я живу в доме губернатора? Он превосходный, умный и энергичный человек. Фамилия у него некрасивая — Пильц, вот почему тут кругом масса грибов [364]. Мы ежедневно едим их, и они начинают нравиться иностранцам, особенно японскому генералу.

Сандро провел здесь два дня. Он явился с докладом, а потом у нас был долгий и интересный разговор. Он очень доволен переменой, сказал мне то же самое, что тебе писал Николай М. [365], и изумлялся тому, что я так долго терпел это фальшивое положение.

Теперь он уехал в Смоленск. Вчера сюда прибыл Кирилл. Я очень рад был повидать славного Келлера, который явился неожиданно и в тот же вечер уехал к своему кавалерийскому корпусу. К сожалению, я не мог дольше побеседовать с ним, так как в то же утро прибыл старик Горем. — день был воскресный — я принимал старика после завтрака, — но, по крайней мере, разговаривал с К. через стол, и все слушали интересные вещи, которые он рассказывал.

Он просил передать тебе свое глубочайшее уважение и признательность. Я рад, что и Алексеев о нем высокого мнения. — Как вижу, ты находишь, что Могилев чересчур далеко от дома; если помнишь, я тоже так думал до приезда сюда; но теперь он мне кажется самым подходящим местом. Он расположен в центре за всем нашим фронтом, в стороне от большого движения войск и т.п. От Царского Села он стоит не дальше, чем Вильна, и когда железные дороги опять начнут работать нормально, это вовсе не покажется далеко.

Теперь несколько слов о военном положении — оно представляется угрожающим в направлении Двинска и Вильны, серьезным в середине, к Барановичам, и хорошим на юге (ген. Иванов), где наши успехи продолжаются. Серьезность заключается в страшно слабом состоянии наших полков, насчитывающих менее четверти своего состава; раньше месяца их нельзя пополнить, потому что новобранцы не будут подготовлены, да и винтовок очень мало. А бои продолжаются, и вместе с ними потери.

Тем не менее, прилагаются большие старания к тому, чтобы подвести какие возможно резервы из других мест к Двинску. чтобы отбить неприятеля от этого места. Но опять-таки, на наши износившиеся железные дороги уже нельзя полагаться так, как раньше. Только к 10 или 12 сентября будет закончено это сосредоточение, если, Боже упаси, неприятель не явится туда раньше.

По этой же причине я не могу решиться приехать домой раньше указанных чисел. Прошу, любовь моя, не сообщай этих деталей никому, я написал их только тебе.

Как раз в эту минуту Катов [366] принес мне твое дорогое письмо вместе с другим письмом, для Н.П. Будь совершенно спокойна и уверена во мне, моя душка-Солнышко. Моя воля теперь тверда и ум более здрав, чем перед отъездом. Вчера мы хорошо — и до конца — договорились со старым Гор.; ты, вероятно, увидишь его в четверг, когда Думу закроют. Он может передать тебе наш разговор — но я совершенно забыл упомянуть о Хвостове. Лучше оставить эти вопросы до моего возвращения.