Николай II в секретной переписке - Платонов Олег Анатольевич. Страница 98

О, мой родной, уже без 10 минут 8 часов, а я совершенно одурела, масса есть, о чем тебе писать, и не знаю, как и с чего начать. От 10 1/2 до 12 1/2 час. была на операциях, накладывали гипс, — от 12 1/2 до 1 часу был Кривошеин, мы поговорили только о кустарном комитете, как его устроить, кого пригласить и т.д. Девочки опоздали к завтраку, я выбирала для них пальто, принимала офицеров, — Барка на 1/2 часа, затем поехала в Большой Дворец. Позднее получила твое дорогое письмо, за которое бесконечно благодарна. Я была счастлива получить, перечитывала, целовала его, и Бэбино тоже.

Нашего Друга беспокоит Рига, тебя тоже?

Я говорила с Барком о марках. Он также их не одобряет, хочет, чтобы японцы чеканили для нас монету, а также ввести бумажные деньги, вроде итальянской лиры, которая большого формата, — вместо этих крошечных марок.

С ним было интересно говорить. Затем была m-me Зизи, молодая леди Сибилла де-Грей, которая приехала устраивать английский госпиталь, и Малькольм (которого я знала раньше, — он был на свадьбе Мосси [479] и на нашей коронации, молодым, кудрявым блондином в шотландской юбке-кильте). Оба пробыли 20 минут каждый.

Затем был Хвостов, который только что ушел, и у меня голова идет кругом. Заместителем Джунковского он хочет предложить Татищева [480] как шефа жандармов (зятя Зизи). Он 12 лет был губернатором, скромный и настоящий джентльмен. Толъко тогда он должен носить мундир, как ты уже дал кн. Оболенскому, Курлову [481] и кн. Оболенскому, финляндскому генерал-губернатору. Он просил меня сказать тебе об этом заранее, чтобы ты смог обдумать, подходит ли это тебе. Он намерен просить у тебя приема на будущей неделе и перечислил мне все вопросы, которых хочет коснуться.

Завтра постараюсь написать побольше, когда смогу спокойно все обдумать и выразить словами: сегодня вечером я слишком одурела. Наш Друг был очень доволен твоим указом про Болгарию и нашел, что он был хорошо составлен.

Должна кончать. Еще раз благодарю за дорогое письмо, любимый ангел. Я вижу вас обоих по утрам, и как он с тобою разговаривает, пока ты еще наполовину спишь. Гадкий мальчик сегодня мне написал: “Папа много и долго сегодня утром вонял”. Что за шалун! Ах, мои ангелы, — как я вас обоих люблю! Ты очень будешь скучать без него позднее. Только что получила твою телеграмму. Что нового, дружок, жажду узнать, опять, кажется, тяжелые времена, не правда ли?

До свидания, солнышко, осыпаю тебя горячими поцелуями. Благословляю тебя, мой любимый.

Навсегда твоя старая

Солнышко.

Могилев. 7 октября 1915 г.

Моя милая, бесценная женушка,

Самое теплое спасибо за твое милое письмо. <...> Агусеньки! Пожалуйста, поблагодари всех девочек за их письма.

Нынче впервые нет солнца — стало серо и скучно; мой доклад кончился раньше обычного, и я отправился в садик, где Алексей маршировал и громко пел, а Деревенко шел по другой дорожке и насвистывал. Я не был там со дня нашего приезда. Левая ручка его немножко болит — оттого, что вчера он работал в песке на берегу реки, но он не обращает на это внимания и очень весел. После завтрака он всегда с полчаса отдыхает, a m-r Жильяр читает ему, пока я пишу. За столом он сидит слева от меня: Георгий обычно является его соседом, Алексей любит подразнить его. Удивительно, как мало застенчив он стал! Он всегда следует за мною, когда я здороваюсь с господами, и стоит спокойно во время нашей закуски.

Ты теперь должна беречь свои силы, чтобы выдержать утомительную дорогусюда! Пожалуйста же!

Со всего нашего фронта идут хорошие вести — за исключением окрестностей Риги, где наши войска слишком быстро оставили свои передовые позиции. За это поплатятся 3 генерала — я приказал Рузскому отставить их и заменить лучшими; это первые мои жертвы, но по заслугам.

Маленький адмирал тогда не ответил на мое письмо, а теперь просит отпуска в Кисловодск для кратковременного лечения.

Ну, моя птичка, пора кончать, ибо поезд отправляется ранее обыкновенного. Благослови Бог тебя и наших девочек!

С теплыми пожеланиями и самой горячей любовью всегда твой, моя бесценная душка, любящий старый

Ники.

Царское Село. 8 октября 1915 г.

Мой дорогой,

Серое, пасмурное утро. У вас тоже холодная погода — это грустно, зима так бесконечна! Я рада, что малютка себя хорошо ведет. Надеюсь, что его присутствие не мешает тебе осматривать войска или другим твоим делам. Я скучна, что повторяю постоянно одно и то же. Но я так жажду, чтобы ты чаще показывался и побольше видел сам! Не стоят ли резервные полки в Витебске? Или там только запасные лошади? Бэби пишет очень забавные письма обо всем, что ему приходит в голову. Говорит ли он с иностранцами или не хватает храбрости? Я рада, что его лампадка не мешает тебе спать.

Теперь о “Хвосте”. Я говорила с ним про муку, сахар (которого очень мало) и масло, недостаток которого теперь ощущается в Петрограде, тогда как целые вагоны застряли в Сибири. Он говорит, что все это дело Рухлова — он должен велеть пропускать вагоны. Вместо всех этих необходимых предметов приходят вагоны с цветами и фруктами — это же прямо позор! Милый старик слишком дряхл. В сущности, он сам должен бы поехать и осмотреть все и наладить работу. Это прямо вопиющий позор, — стыдно перед иностранцами, что у нас такой беспорядок! Не можешь ли ты послать кого-нибудь для ревизии, чтобы заставить всех добросовестно работать на местах, где стоят вагоны и гниют товары? Хвостов предложил Гурко для посылки туда, как очень энергичного и толкового человека, — но нравится ли тебе этот тип? Правда, Столыпин был к нему несправедлив, и надо принять энергичные меры. Я написала тебе про Татищева, как шефа жандармов, только забыла сказать Хвостову, что он сильно настроен против нашего Друга, так что я думаю, что Хвостов должен с ним сперва поговорить на эту тему. Представь себе, как гадко — у военного министерства есть свои собственные сыщики для выслеживания шпионов, и теперь они следят за Хвостовым, куда он ходит и кого видает, и бедный человек очень этим расстроен. Он не может поднять скандала, так как узнал это случайно через одного чиновника (!), кажется, — его дядя Хвостов тоже слышал кое-что про Поливанова, который продолжает быть другом Гучкова, и поэтому они могут повредить Хвостову. Надо бдительно следить за Поливановым. Барк тоже его не любит и на днях очень резко ему ответил. Но, может быть, ты доволен работой Поливанова по военному ведомству? На всякий случай, если тебе придется его сменить, помни про его помощника Беляева [482], которого все хвалят, как умного, дельного работника и настоящего джентльмена, вполне преданного тебе. Джунковский, после того, как его уволили, снял копии со всех бумаг против нашего Друга, хранящихся в Министерстве внутренних дел (он не имел никакого права это делать) и показывал их направо и налево среди московского дворянства. Жена Павла еще раз рассказала А., что Джунковский уверял честным словом, будто ты зимой ему приказал строго судить Григ. Он это сказал Павлу и его жене, и повторял это Дмитрию и многим другим в городе. Я называю это бесчестным, в высшей степени нелояльным поступком, и такой человек не заслуживает ни наград, ни высоких назначений. Он будет бессовестно продолжать вредить нашему Другу и клеветать на Него в полках. Гр. говорит, что его работа не может быть удачной, так же, как и Ник., раз они пошли против Него, — т.е. против тебя.

Какой чудный сюрприз — твое сегодняшнее письмо! Получила его рано утром. Сердечно за него благодарю тебя, мое сокровище. Это хорошо, дорогой, что ты сразу велел сместить 3-х провинившихся генералов, — это послужит уроком для остальных и заставит их быть внимательнее в своих действиях. Интересно, кто эти трое? Но, Бог даст, Рига не будет взята — с них уже довольно.