Из тупика - Пикуль Валентин Саввич. Страница 206

Генерал Миллер давал последнее свое сражение. Честь ему и слава: он удержал за собой позицию власти, пока не прибыло подкрепление. Собирались офицеры-чаплинцы, мрачные. Недавно они насквозь прострелили одного "министра" области и сейчас снова расстегивают кобуры, - решительные люди... Глядя на них, Евгений Карлович тоже тянется к кобуре, но рука генерала (пардон) нащупывает мяконькую туалетную бумажку. Хорошо, что не успел вынуть, вот была бы потеха!..

- Уберем оружие, братья и сестры, - говорит он миролюбиво, - теперь я буду требовать... теперь я буду обвинять... Да, я обвиняю вас в преступном разгильдяйстве, лжедемократии и плутократии. Или вы разбираете портфели министерских кабинетов подобру-поздорову, или...

Тут от самых дверей раздался истошный выкрик:

- Восстал третий полк!

Стало тихо-тихо... Земцы быстро сотворили молитву.

- Доболтались? - просипел Миллер...

Нет худа без добра. Вот теперь, когда восстал третий полк, теперь договорились, и эсеры дружно приняли резолюцию, которая осуждала "революционные методы борьбы". Евгений Карлович тоже не стал выламываться и согласился кое-кого из тюрьмы выпустить, чтобы амнистированные тут же (трезво и смело) включились в общую работу по укреплению единого фронта.

- А в общем-то, - заявил Миллер, - я не вижу повода для особенных волнений. Зайдите ко мне в штаб и потолкуйте с моими штабистами: они никогда не сомневаются в нашей победе...

Взамен "правительства обороны" было избрано "Правительство спасения". Евгений Карлович по-прежнему обрел в нем портфели военного министра и управляющего иностранными делами; сверкая золотыми зубами, архангельский врач Борька Соколов взял себе портфель народного просвещения... Ну, и еще кое-кто из эсеров уселся за один стол с главнокомандующим.

Вот собрались они для работы (трезво и смело), и сразу возник первый насущный вопрос: эвакуация... Каким путем бежать?

- Бежать некуда, - говорил Миллер, - бежать надо было осенью. Лед, господа, лед. Да и нужного тоннажа у нас не сыщется. В случае чего, только если лесами... через Онегу - на Мурман...

На стол - перед правительством - легла радиограмма.

- От кого? - спросил Миллер опасливо.

- Вам! От реввоенсовета большевистской Шестой армии.

- Не может быть.

- Прочитайте, ваше превосходительство...

Большевики предлагали Миллеру мирную ликвидацию фронта. Не дай бог, если содержание радиограммы дойдет до офицеров фронта... и Миллер тут же порвал ее в клочья. Но - по секрету от эсеров - как министр иностранных дел, он развил в эти будни бурную деятельность. Миллер вступил в тайную переписку с реввоенсоветом, но одновременно обратился в Англию - к лорду Керзону, чтобы тот стал посредником в его переговорах с большевиками...

Полки белой армии - как сырые дрова: они долго-долго разгорались, но потом пошли трещать разом, буйно и весело. Что ни день - то новое сообщение: перешли к красным... перекинулись... укатили и пушки... взбунтовались... разбежались! И не успел Миллер опомниться, как все главные оперативные направления фронта оказались раскупоренными. Те самые пробки, которые воткнули в реку и в дорогу когда-то еще англичане с генералом Пулем во главе, - теперь эти пробки вылетали из фронта, как из бутылки шампанского... Перед Шестой армией совершенно обнажились пути на Архангельск и на Онегу!

Мороз подкатил под тридцать восемь градусов. Дни стояли солнечные, все в искристом серебре, дыхание людей потрескивало в воздухе, смерзаясь в колючий инеек.

- У нас осталась последняя надежда, - сказал Миллер, не теряя, однако, присущего ему оптимизма. - А именно: красноармейцы одеты в лохмотья, и они не выдержат лютости этих морозов. Подумайте сами, в такие холода, в глухом лесу, среди сугробов!

14 февраля 1920 года особым приказом Миллер заверил население, что порядок незыблем, ничего угрожающего нет и... "спешить особенно некуда!" (это его слова). На следующий день уже стали жечь архивы и паковали деньги в плотные пакеты. Евгений Карлович особым приказом велел всем "особенно поспешить" (это тоже его слова) и заверил свою армию, что ее он никогда не покинет, будет счастлив и так далее... В общем, он сказал все то, что говорится в таких случаях - по-наполеоновски, по-благородному.

- Я связал свою судьбу с вами, мои доблестные товарищи! Сейчас он эти слова блистательно подтвердит.

* * *

Мороз был такой, что напротив губернаторского присутствия с треском рвануло градусник - только ртутные брызги полетели, словно мизерная шрапнель осыпала сугробы.

Адмирал Виккорст греет свои длани об изразцовые печи.

- Взлетят они там или не взлетят? - говорит раздраженно. На морозном аэродроме поочередно пытались разогреть пять аппаратов - "рено", "ферри", "сальмсон", "шорт", "ансальдо". Десять ведер воды, бурно кипящей, живили мотор ненадолго: масло быстро белело, пробитое насквозь инеем, и винт было никак не провернуть.

Адмирал Виккорст своими звонками надоел на аэродроме так, что его костили служащие на чем свет стоит.

- Сыщите полковника Казакова, - приказывал адмирал. - Этот человек найдет способ взлететь.

Известного аса русской авиации нашли в кабаке. Он был пьян вдрабадан, лыка не вязал, и какая-то смазливая девка чистила его карманы, набитые деньгами. Узнав, что надо лететь, Казаков с упрямством истинно пьяного русского человека решил, что он полетит... Непременно полетит! И не когда-нибудь, а сейчас...

- Хоть к черту на рога! - орал он, отбиваясь от девки. Кстати, девка и помогла.

- Отвернитесь все! - велела она.

Из-за чулка достала пакетик, вытрясла на ладонь какой-то серый порошок и сыпанула его в лицо полковнику.

- Ой, стерва., ой, какая же ты стерва! - заругался Казаков, но малость очухался.

На улице пьяный ас, шатаясь, тер лицо снегом. Его привезли на аэродром. Из английского ангара вывели под обогрев блестящий желтобокий "ньюпор".

- Назад! - велел Казаков. - У него маслобаки под струею винта, это не машина для такого мороза... Загоняйте обратно!

Полковник решил лететь на своем истребителе "спад" постройки московского авиазавода "Дукс" (мотор в сто пятьдесят лошадиных сил фирмы "Испано-Суиза"). Пьяный летчик треснул ногою в плоскость и захохотал, увидев, что от мороза все планы самолета были перекошены, а крепления вытянуты стужей в струну.

- К черту на рога! - говорил он, пока его протрезвляли содовой, лимонами, кофе и оплеухами. - Оленье сало! - вдруг вспомнил Казаков, и густым оленьим салом были смазаны мотор самолета, лицо и руки летчика-истребителя.

Казаков забрался в кабину, выкинул руку над крылом.

- Один глоток, - попросил, - ей-ей, мне полегчает...

Ему дали флягу с коньяком, он высосал половину ее и хрипло пропел, берясь за штурвал:

Налливай, разливай кругговые ччарры!

Марш вперед - смерть иддет,

Ччеррные гуссарр-ы...

От самой взлетной линейки был включен плановый фотоавтомат. Виккорсту позвонили:

- Полковник Казаков взлетел и направился к кромке.

- А как он? - спросил адмирал. - В себе или не в себе?

- Конечно, - ответили с аэродрома, - костей не соберем...

Но случилось иначе. Казаков, даже во хмелю, оправдал звание аса, - он вернулся. Длинной лентой тянулся вихрь снежной пыли за истребителем, который лыжами уже коснулся линейки. За ним бежали сломя голову, хватая воздух из-под башлыков, служащие аэродрома. Но... что это? Полковник Казаков снова взвился в небо и, отчаянно пикируя, врезался в землю. Когда люди добежали до разбитого "спада", полковник Казаков был уже мертв{37}...

Доложили Виккорсту:

- Полковник Казаков разбился на посадке...

- Аппарат! - требовал Виккорст. - Скорее выньте аппарат!

Вынули из-под крыла истребителя фотоавтомат, к счастью, целехонький. Виккорст неустанно названивал, чтобы пленку немедля сдали в лабораторию... О мертвом асе как-то сразу все позабыли, и он остался лежать среди обломков, быстро закостенев в хаосе алюминия, красного дерева, фанеры, проводов и стекла.