Из тупика - Пикуль Валентин Саввич. Страница 98
- Мало! - ответил Юрьев. - Их надобно легион, чтобы к каждому был приставлен комиссар и дудел с утра до ночи в ухо одно и то же: "Не шуми, чего шумишь?.." Обуздать протестующее быдло!
Выйдя на улицу, Вальронд выругался:
- Черт! Куда меня занесла нелегкая?..
Вечером, осатанев от бестолковщины, он отправляется катером на "Глорию", в свою каюту. Наконец-то наступает тишина, сдавленная броней. Тихо и тепло. Покачивает. Можно переодеться в домашний джемпер, стянуть узкие джимми. Ужин в кают-компании, тосты за короля и королеву, потом уютное сидение возле электрокамина, где колышутся розовые ленты из бумаги, как настоящее пламя. И пусть звучат над палубой шотландские волынки, и чтобы бокал с темным пивом приятно оттаивал в руке, лениво ее держащей...
"Это жизнь?"
Кто-то обнял его сзади за плечи - Уилки.
- Новость, - сказал. - Большевики догадались наконец.
- О чем ты, Уилки?
- Они стали брать в Красную Армию кадровых царских офицеров. Это очень разумное решение Ленина: ведь Россия имела отличные штабные кадры и массу боевых офицеров, которые сидят без дела.
- И в эту Красную Армию они идут? - спросил Вальронд.
- Охотно... Что скажешь, Юджин?
"Я бы тоже - охотно... Что ты скажешь, Уилки?"
Но мичман только подумал так, а сказал-то совсем другое:
- Как-то, знаешь, не верится, чтобы большевики решились...
И многое потом обдумывал в одиночку.
* * *
Неожиданно заявился печник дядя Вася, которого считали на дороге уже безвестно пропавшим.
- Где тебя носило, дядя Вася?
Печник задрал пальцами верхнюю губу:
- Во! Кусать нечем стало...
- Закрой дверь, - велел Небольсин и спросил: - Чека?
- Не велено сказывать, Аркадий Константинович. Расписку дал, что претензий не имею... А только моя претензия при мне: я этого палача Хасмадуллина живьем из Мурманска не выпущу.
- За что тебя так? - спросил Небольсин.
- А за что всех? - ответил печник. - Вестимо, за правду. Ныне правда по краешку стола ходить стала... крошками кормится!
- Ты... большевик? Мне можешь сказать.
Дядя Вася перекрестился, за неимением иконы, на график движения поездов.
- Я так скажу вам, Аркадий Константинович: были у меня зубы - не был большевиком, выбили мне зубы в "тридцатке" - стану большевиком. Назло Эллену и Хасмадуллину - стану, вот видит бог! Мне бы только из этого Засранска выбраться, я... я...
Старый печник заплакал. Небольсин выдернул из кармана фляжку с коньяком, протянул ее печнику:
- Сколько душа примет... пей, рязанский. С горя иногда помогает. И прошу, не болтай о своих обидах. А то и ватки не прожуешь... Там, на сорок пятом разъезде, пьяные солдаты все печки разворотили... Поедешь чинить?
- Поеду, - сказал старик. - Хотя и зло на всех берет, а все так думаю, печка не виновата. Опять же людям без печки, особливо в этом поганом месте, никак не прожить. Исправлю!..
В середине дня пришел порожняк. Машинист Песошников загнал состав в тупик и заглянул к Небольсину в контору. Поздоровавшись, сунул инженеру записочку:
- С юга вам кланяться велели. - И вышел.
Знакомый почерк Пети Ронека: "К тебе придет человек. С просьбой очень важной. Доверься ему. Твой П. Р.". Время становилось опасным, и Небольсин тут же порвал записку. Однако никакой человек к нему не пришел. День, два... Небольсин терпеливо ждал.
Наконец явился Тим Харченко собственной персоной. Оглядел обстановку вагона и заговорил:
- Это как понимать? Честная женщина рабоче-крестьянского происхождения. Носки стирала, опять же и... Другое она тоже для вас делала! Некрасиво получается. Могу кликнуть - она под самым вашим колесом сидит. Убивается. Плачет.
- Чего вы от меня хотите? - спросил Небольсин, сразу поняв, что тут делом Пети Ронека и не пахнет.
- Как - что? С икрой баба-то... Икра-то ваша небось?
- Дуняшка! - крикнул Небольсин, позвав девку в вагон. - Что ты скажешь, Дуняшка?
- Не Дуняшка она вам, - набычился Харченко, - а Евдокия Григорьевна... Вы эти барские замашки оставьте!
- Хорошо, Евдокия Григорьевна, слово за вами.
Дуняшка ответила:
- Как скажут Тимофей Архипыцы. Они - благородство показывают, офицеры будут... как же!
Небольсин, закипая гневом, повернулся к Харченко:
- Господин благородный офицер, конкретнее...
- Конхретно: икра ваша тоже денег стоит. Мы не какие-нибудь, чтобы нас обманывали, мы люди сознательные!
Небольсин был мужчиною опытным.
- Уважаемый, - заговорил он, - я знать не знаю, кто вы такой. Чего вы сюда затесались?
Харченко приосанился:
- Как это вы меня не знаете? Да таких, как я, всего трое на весь Мурман! А вы народных вождей не признаете? Да со мною сам адмирал Кэмпен вчера за ручку здоровкался...
- Вот и пусть он с тобой здоровается... А чего ты ко мне-то вперся? Поздороваться хочешь? Катись отсюда поскорее!
- Евдокия Григорьевна, - закричал Харченко, - пошто молчите?! Скажите, как он вас использовал. Сейчас свидетелей с улицы скликать станем!
Небольсин с ненавистью, какой даже не ожидал в себе, разглядывал сейчас толстые колени Дуняшки.
- Вон! - заорал неожиданно и, выхватив бумажник, швырнул его перед собой: - Держите... Вы этого добиваетесь? Николаевскими?
- Евдокия Григорьевна, - велел Харченко, бестрепетный. - Это аванс... подберите. - И повернулся к Небольсину, угрожая: - Вы эти барские замашки оставьте, по-хорошему вам говорю. Ежели вам контрразведка не помеха, так я могу и в Чека нажалитъся...
Небольсина замутило:
- Иди, сволочь! Иди, пока я тебя не размолол тут!
Чета выкатилась, забрав бумажник. Но Харченко, баламутя тишину, еще долго распинался под окнами вагона, собирая народ.
- Эсплутатор! Для вас революция - чхи! Не выйдет... Это вам, граждане, не шльнды-брынды...
Небольсин не выдержал - взял браунинг и вышел в тамбур:
- Если не уйдешь - прихлопну... Дуняшка! Уведи своего кобеля подальше, чтобы я морды его поганой не видел...
Тут Харченко треснул Дуняшку кулаком по голове, и она, согнувшись, отбежала, как собака от хозяина. Но не ушла совсем.
- Иди, задрыга! - прошипел Харченко. - Только бы до Колы тебя живой довезти. А дома-то уж мы поговорим...
Небольсин с трудом заснул в этот день. А проснулся от присутствия в вагоне постороннего человека. Купе освещалось гаснущей спичкой, которую держали темные короткие пальцы с ногтями тупыми, как отвертки.
- Кто здесь? - спросил Небольсин, холодея.
- Это я. - И Комлев дунул на спичку: стало опять темно. Чекист присел возле инженера, сказал:
- Вам ведь товарищ Ронек писал, что я должен прийти.
Небольсин стремительно оделся, зажег свечку.
- Задерните окно, чтобы нас вместе не видели, - посоветовал Комлев. Мне-то уж все равно погибать, но вам ни к чему...
Они помолчали, тяжело и безысходно.
Небольсин признался.
- Вот уж никогда не думал, что увижу именно вас.
- По чести говоря, - прогудел в ответ Комлев, - я тоже не думал, что это будете вы. Но рабочие отзываются о вас хорошо, и я пришел.
- Какие рабочие? - спросил его Небольсин, весь настороже.
- Ну хотя бы... Песошников!
Песошников был человек серьезный, и Небольсин отчасти успокоился.
Совсем неожиданно прозвучали слова Комлева:
- У вас горе. Я слышал: невеста - говорят, красивая женщина потопла... Немцы - народ подлый. Я вот ездил за Цып-Наволок на выметку. К прибою океана ездил. И видел: там детишек и баб к берегу до сих пор подкидывает. Я вам сочувствую. Люди, чай!
Это было сказано искренне, без натуги, и сразу расположило Небольсина к ночному гостю. Небольсин решил быть честным. И честно заговорил обо всем, что он думает. Англичане? Да, лично он против интервенции...
- Но почему я, русский, - говорил Небольсин, - должен быть унижен и осрамлен этим позорным Брестским миром? Почему я, русский, теперь с англичанами? Да хотя бы потому, что они продолжают войну с немцами... Россия на Голгофе! - закончил Небольсин в раздражении. - И вершина Голгофы - мир, подписанный в Бресте.