Гипсовый трубач: дубль два - Поляков Юрий Михайлович. Страница 51
– У вас есть с собой права? – спросил Жарынин с беспокойством.
– Что?
– Права, – повторил режиссер и, включив аварийные лампы, съехал на обочину.
– Я же сказал, что не вожу машину. А в чем дело? Мы сломались?
– Пока не сломались. Но вот он мне сильно не нравится! – игровод кивнул на шоссе.
Метрах в ста от них, на обочине стоял, облокотившись о желтый капот милицейских «жигулей», гаишник. Похлопывая полосатым жезлом по ладони, милиционер смотрел на трассу взором ушкуйника, стерегущего на перекате купеческие струги.
– Значит так, я изображаю поломку, а вы идете к нему и спрашиваете: нет ли «прикурить»!
– А если он не курит?
– Боже! Когда мы снимем фильм, я подарю вам машину и куплю права с инструктором. Скажете ему: у нас сдох аккумулятор!
– А-а, понял…
Выслушав просьбу, гаишник посмотрел на Кокотова с ленивым удивлением, потом перевел взгляд на режиссера, залезшего под капот, как в пасть аллигатора, и задумался. Некоторое время его лицо оставалось таким, какое бывает у ребенка, с трудом считающего в уме, потом он покачал головой и неохотно посоветовал вызвать «Дорожного ангела» или толкать машину до автосервиса. А это – метров триста, за поворотом…
– Отлично! Я знал, что он так ответит! – тихо воскликнул Жарынин, выслушав доклад. – Тут, слава богу, действительно какой-то «шиношантаж» есть…
Режиссер по-орлиному огляделся и позвал на помощь расхристанного мужика, бредшего по обочине в пьяном целеустремлении. Втроем они протолкали автомобиль мимо гаишника, который не обратил на них никакого внимания, так как в это самое время вымогал подорожную пошлину у нарушившего его покой водителя «газели». Если не считать легкого морального неудобства (проезжавшие мимо смотрели на них с обязательным в таких случаях злорадством), все обошлось, и минут через пятнадцать шоссейный ушкуйник благополучно скрылся за поворотом. Игровод щедро одарил помогавшего мужика, и тот целеустремленно двинулся в обратную сторону.
– Никогда не садитесь за руль в пьяном и опохмелившемся виде! – наставительно заметил игровод, когда, взметая гравий, они сорвались с места. – Хотя, знаете… Один мой знакомый актер всегда водил спьяну. И хоть бы одно ДТП! Его, конечно, останавливали, но тут же отпускали, так как он сыграл роль капитана милиции в знаменитом фильме «Полосатый жезл». Помните?
– Еще бы!
– И чем, вы думаете, все кончилось? Однажды у него заболел зуб, и он поехал к врачу трезвым, так как на пьяных «заморозка» не действует. В результате не вписался в поворот и рухнул на своей новенькой «Хонде» прямо в подземный переход… Вообразите!
– Я помню. Редкий случай. В «Катастрофах недели» показывали.
– Как говаривал Сен-Жон Перс, привычка свыше нам дана!
– Это Пушкин… – робко возразил Кокотов.
– Слушайте, с вами, писателями, невозможно разговаривать. Чуть что – сразу Пушкин или Бродский! Просто какой-то нездоровый фетишизм!
Некоторое время режиссер вел машину обиженно сопя, а автор «Кентавра желаний», мечтая о встрече с Обояровой и скрипя ветошью, вытирал запотевшие стекла.
– Наверное, если выжать тряпку, получится чистая горилка! – наконец примирительно заметил игровод.
– Попробуйте! – предложил злопамятный писодей.
– Ладно, не дуйтесь! Придумали что-нибудь?
– Я? Зачем? Вы так странно реагируете на мои идеи…
– Зато я прям, честен и незлопамятен. Вы еще не знаете коварных режиссеров, питающихся мозгами сценаристов. Ну, смелее! Чем необычней идея – тем больше шансов на успех. Однажды мне предложили синопсис об Элвисе Пресли, который не умер, а пошел бродить по Руси и осел в Соловках. Но я отказался – не люблю американских идолов.
– Может, у гипсового трубача соберутся одноклассники? – неуверенно предложил Кокотов.
– Одноклассники? В этом что-то есть! Через сколько лет они соберутся?
– Через двадцать пять, тридцать…
– Хорошо. Они встречаются. И что?
– Ничего… Кто-то разбогател, кто-то наоборот. Девочка, из-за которой все сходили с ума, состарилась, стала инвалидом.
– Стоп! Зачем нам бабка-инвалид? Вы будете смотреть такое кино? И я не буду. Хотя, знаете, фильм про медбрата, выносившего «утку» из-под парализованной старухи и влюбившегося в нее до помрачения, лет пять назад взял серебро в Венеции. Сцена их первой брачной ночи буквально потрясла зажравшуюся Европу! Но это, коллега, не наш путь! Нам нужна зрелая женщина в цвету! Знаете, как они вспыхивают, прежде чем облететь? О-о, я-то знаю! В них появляется что-то такое, от чего можно сойти с ума…
– Можно, – кивнул автор «Роковой взаимности».
– Как мы ее назовем?
– Кого?
– Героиню, в которую влюблялись одноклассники.
– Таисия?
– Слушайте, вы еще какие-нибудь женские имена знаете? Давайте уж тогда сразу: Наталья Павловна Лапузина.
– А если – Катя?
– Нет, не Катя, а Юлия… Юлия… – повторил Жарынин, точно пробуя имя на вкус. – Решено – Юлия. Она у нас кто?
– Может, в банке служит?
– Нет! Никогда! У меня была одна банкирша. Ничего хорошего. Даже в постели она напоминала машинку для счета купюр… Тр-р-р…
– Тогда – учительница?
– Учительница? Отлично! Не всё же снимать кино про б…й и бандитов! А фильм наш начнется с того, что детям задали сочинение на тему: «Что такое счастье?» Юлия написала тему на доске и смотрит, смотрит, красивая и печальная, в дождливое окно…
– Сейчас такие сочинения не пишут! – вздохнул Кокотов.
– И очень хорошо! Юля у нас необычная женщина, педагог-экспериментатор. И вот дети сочиняют счастье, а она смотрит в дождь! Ах, как я это сниму, как сниму! Я дам ее лицо сквозь струйки воды, размытое, словно плачущее. Лицо умной, тонкой, красивой неудачницы. К тому же она у нас мать-одиночка.
– Это обязательно?
– Разумеется, мой недогадливый друг! В красивой матери-одиночке всегда есть некая тайна. Сразу возникает масса вопросов. Кто отец? Почему он бросил такую женщину? Нет, это невозможно! Значит, бросила она! За что?
– И кто же отец?
– Вы меня об этом спрашиваете?
– Может, одноклассник? – смутившись, предложил писодей.
Он вообразил, как молоденькая Валюшкина, с которой после поцелуев в школьном саду закрутился бешеный роман, говорит ему: «Вот. Наш. Ребенок. Возьми! Не бойся! Он легкий…»
– Лучше однокурсник. Как его зовут?
– Георгий?
– Нет. Максим.
– А почему они все-таки расстались? – озаботился Андрей Львович.
– Мало ли почему? Я вот однажды расстался с женщиной из-за одного неправильного слова!
– Какого?
– Если я вам назову слово, не рассказав историю, вы ничего не поймете.
– Расскажите!
– Кто из нас писатель? Почему я вам все время что-нибудь рассказываю?
– Ну и не рассказывайте.
– Ладно уж, слушайте! В восемьдесят шестом году я впервые попал на Запад, в Англию. Мы полетели на международный фестиваль молодого кино…
– Опять на кинофестиваль? – ревниво переспросил Кокотов.
– Представьте себе – опять! И не завидуйте! Как сказал Сен-Жон Перс, зависть – геморрой сердца. В самолете мы, конечно, выпили виски и начали, как водится, спорить о мировом кино: Тарковский, Лелюш, Феллини, Куросава… Среди нас затесался паренек, выпускник ВГИКа, потомственный киновед: его дедушка на страницах «Правды», рецензируя «Потемкина», требовал отправить Эйзенштейна на Колыму. Юноша весь рейс слушал наши прения с молчаливым благоговеньем, боясь раскрыть рот, словно смертный подавальщик амброзии на пиру заспоривших богов. Но вот самолет приземлился в Хитровке, равняющейся четырем нашим Шереметьевкам, и мы ступили на Великий Остров, мгновенно из речистых небожителей превратившись в косноязычных, «хауаюкающих» дебилов. И только один из нас, тонкодумов и краснобаев, композитор, написавший музыку к фильму «Молодой Энгельс», кое-как объяснялся строчками из битловских песенок. Преподавание иностранных языков в Советском Союзе было поставлено хрен знает как, потому он так долго и продержался. Зато наш потомственный киновед расцвел и вдруг затараторил на свободном английском. В отличие от нас, пробивавшихся к вершинам искусства из народной толщи, он окончил спецшколу, да еще занимался языком с природной британкой, которая работала связной у Кима Филби, а после провала великого шпиона была вывезена в СССР в мешке с дипломатической почтой. Я, кстати, давно заметил: чем проще мыслит человек, чем хуже говорит по-русски, тем легче даются ему языки…