Фавориты Фортуны - Маккалоу Колин. Страница 109

Сначала он ничего не мог разглядеть, но глаза очень быстро привыкли к освещению, и Цезарь успел разглядеть помещение, прежде чем кто-либо его заметил. Посередине комнаты находился большой деревянный стол, вокруг которого, положив ноги на столешницу, сидели семеро молодых людей. Цезарь не знал никого. Вот кара за то, что он был фламином Юпитера. Человек с приятным лицом, крепкого телосложения, сидящий в дальнем конце стола, посмотрел на дверь и первым увидел Цезаря.

— Привет! — бодро сказал он. — Входи, кто бы ты ни был.

Цезарь вошел, всем своим видом демонстрируя уверенность, которой не чувствовал. Лицо его все еще горело после обвинения Лукулла. Семеро присутствующих увидели Аполлона — смертного, а не мифического. Все медленно сняли ноги со стола. После того первого приветствия никто не сказал ни слова. Все просто смотрели на него широко открытыми глазами.

Затем человек с приятным лицом встал и протянул руку.

— Авл Габиний, — представился он и засмеялся. — Не смотри так надменно, кто бы ты ни был! Мы уже сыты такими.

Цезарь взял протянутую руку, крепко пожал.

— Гай Юлий Цезарь, — ответил он, но улыбнуться в ответ не смог. — Думаю, меня расквартировали здесь. Младший военный трибун.

— Мы знали, что восьмого где-нибудь найдут, — сказал Габиний, повернувшись к остальным. — Теперь полный состав — младшие военные трибуны — самое дно общества и шип в боку нашего полководца. Время от времени мы выполняем работу. Но поскольку нам не платят, Лукулл не может настаивать на этом. Мы только что пообедали. Что-то еще осталось. Но сначала познакомься с твоими товарищами-страдальцами.

Остальные уже были на ногах.

— Гай Октавий.

Невысокого роста мускулистый молодой человек, Гай Октавий был хорош греческой красотой. Каштановые волосы и карие глаза. Только уши торчат, как ручки у глиняной кружки. Его рукопожатие было приятно крепким.

— Публий Корнелий Лентул, просто Лентул.

Заносчивый — очевидно. И типичный Корнелий — смуглая кожа, простое лицо. Он выглядел так, словно ему трудно держаться, однако он старался, неуверенный, но упрямый.

— Лентул-модник — Луций Корнелий Лентул Нигер. Конечно, мы зовем его Нигер.

Еще один заносчивый, еще один типичный Корнелий, еще более надменный, чем просто Лентул.

— Луций Марсий Филипп-младший. Мы зовем его Липп. Он лентяй.

Прозвище было недобрым, потому что глаза у Липпа совсем не были гнойные. Они были очень большие, темные, мечтательные. И лицо значительно более приятное, чем у его отца, — конечно, наследство бабушки из рода Клавдиев, на которую он похож. Он производил впечатление добродушной безмятежности. Рукопожатие его оказалось мягким, но не вялым.

— Марк Валерий Мессала Руф. Известный как Рыжий Руф.

Не самонадеян, хотя патрицианское имя прозвучало довольно надменно. Рыжий Руф был действительно рыжим — рыжие волосы, рыжие глаза. Но нрава, казалось, спокойного.

— И последний, как всегда, потому что мы обычно смотрим поверх его головы, — Марк Кальпурний Бибул.

Бибул был самым надменным из всех. Вероятно, потому что он был маленький, тщедушный человечек. Черты его лица сами сложились в естественное выражение превосходства. Острые скулы, горбатый римский нос, рот всегда словно чем-то недоволен, совершенно прямые брови над слегка выпученными бледно-серыми глазами. Волосы и брови очень светлые, почти белесые, без золотистого оттенка, что делало его старше своих двадцати одного года.

Очень редко у двух человек с первого взгляда возникает обоюдная неприязнь, которую ни фактами, ни логикой объяснить невозможно. Она инстинктивна и неискоренима. Такова была неприязнь, которая мгновенно вспыхнула между Гаем Юлием Цезарем и Марком Кальпурнием Бибулом. Царь Никомед говорил о врагах. Так вот, это был враг, Цезарь не сомневался.

Габиний отодвинул от стены восьмой стул и поставил его к столу между своим собственным и стулом Октавия.

— Сядь и поешь, — предложил он Цезарю.

— Я с удовольствием сяду, но извините меня, если я есть не буду.

— Вина, ты выпьешь немного вина!

— Я никогда его не пью.

Октавий захихикал.

— О, тебе понравится здесь жить! — воскликнул он. — Обычно здесь напиваются так, что весь пол в блевотине.

— Ты — фламин Юпитера! — воскликнул сын Филиппа.

— Был им, — поправил Цезарь, не желая больше ничего говорить. Но потом передумал и продолжил: — Лучше я расскажу вам сейчас, чтобы больше мне не задавали вопросов.

Он рассказал свою историю спокойно, твердым голосом, настолько тщательно подбирая слова, что все они вскоре поняли, что новый трибун — интеллектуал, если не ученый.

— Ну и история, — молвил Габиний, когда рассказ был окончен.

— Значит, ты все еще женат на дочери Цинны? — сказал Бибул.

— Да.

— И теперь, — засмеялся Октавий, — у нас уже нет никакой надежды прекратить эту древнюю вражду, Габиний! С Цезарем у нас четыре патриция! Война на смерть!

Остальные бросили на него испепеляющие взгляды, и он затих.

— Приехал прямо из Рима, да? — спросил Руф.

— Нет, из Вифинии.

— А что ты делал в Вифинии? — простодушно спросил Лентул.

— Собирал флот для осады Митилены.

— Спорю, что старый женоподобный Никомед в тебя влюбился, — ухмыльнулся Бибул.

Он знал, что проявляет невоспитанность, рассчитанную на то, чтобы оскорбить присутствующих. Возможно, он не хотел говорить этого. Но его язык не сдержался.

— Да, представь себе, — холодно сказал Цезарь.

— И ты получил свой флот? — продолжал Бибул.

— Естественно, — ответил Цезарь с надменным видом.

Бибул колюче засмеялся:

— Естественно? Ты хочешь сказать — неестественно?

Никто не успел заметить, как все произошло. Цезарь молниеносно облетел стол. Шесть пар глаз увидели только, что он держит Бибула на весу одной рукой. Выглядело это странно, даже комично. Бибул размахивал руками перед улыбающимся лицом Цезаря, но его руки были слишком коротки, чтобы дотянуться, — сцена из мима.

— Если бы ты не был блохой, — сказал Цезарь, — я бы сейчас зарыл твою морду в булыжник на улице. К сожалению, Блоха, это было бы равносильно убийству. Ты слишком ничтожен, чтобы делать из тебя месиво. Поэтому не попадайся мне на пути!

Все еще держа Бибула на весу, он обвел взглядом комнату в поисках чего-нибудь подходящего и увидел шкаф высотой футов в шесть. Без большого усилия Цезарь посадил Бибула на шкаф, ловко избежав удара сапогом.

— Подергай там немного ногами, Блоха.

И вышел на улицу.

— А прозвище Блоха тебе подходит, Бибул! — смеясь, сказал Октавий. — Теперь я буду звать тебя Блохой. Ты этого заслуживаешь. А ты как думаешь, Габиний? Будешь звать его Блохой?

— Я скорее буду звать его Задницей, — раздраженно ответил Габиний, красный от гнева. — Что заставило тебя так сказать, Бибул? Для этого не было никакого повода. Твоя грубость бросает тень на всех нас! — Он посмотрел на остальных. — Мне все равно, что вы будете делать, но я пойду помогу Цезарю разгружать вещи.

— Снимите меня! — крикнул Бибул со шкафа.

— Только не я! — с презрением отозвался Габиний.

В результате никто не захотел помочь ему. Бибулу пришлось соскочить на пол, потому что легкий шкаф был очень неустойчив и, спускаясь на руках, Бибул рисковал опрокинуть его на себя. В разгаре своего гнева он почувствовал замешательство и стыд: Габиний прав, что на него нашло? Все, чего он добился этим, — показал себя грубияном, выставил себя на посмешище, потерял уважение товарищей. Он даже не мог успокоить себя тем, что одержал верх, ибо этого не произошло. Цезарь легко победил — победил с честью, не ударив человека, который меньше его, но лишь выставив напоказ его ничтожность. Естественно, что Бибула раздражали рост и мускулы других, поскольку сам он статью не обладал. Он хорошо знал, что мир принадлежит крупным, внушительным людям. Просто одного взгляда на Цезаря было достаточно, чтобы отвергнуть его, Бибула, — его некрасивое лицо, жалкое тело, ничтожный рост. А потом, в дополнение к своим превосходным физическим качествам, новичок выдал целый поток беглой речи, красиво выбранных слов. Несправедливо!