Фавориты Фортуны - Маккалоу Колин. Страница 112

И он решил:

— Цезарь и Силий, ваше место — в «голове» клина. Атакуете ворота. Достигнув ворот, удерживайте позицию, что бы они на вас ни кидали.

И продолжил инструктировать остальных.

— Да помогут мне боги, эта cunnus Лукулл дал мне в начальники смазливого ребенка, — проворчал Силий, скривив рот, пока они ждали, когда Лукулл закончит.

Это еле слышное высказывание центуриона Цезарь воспринял без малейшего раздражения. Наоборот, он рассмеялся:

— А что бы ты предпочел: чтобы тебя повел в бой смазливый ребенок, который два года просидел на коленях Гая Мария, слушая, как надо сражаться, или какой-нибудь «многоопытный» легат, который не может отличить центр от фланга?

Гай Марий! Это имя радостным звоном отзывалось в сердце каждого римского солдата. Взгляд, которым Марк Силий окинул своего командира, был пристальным, почти ласковым.

— И кем же ты приходишься Гаю Марию? — спросил он.

— Он был моим дядей. И верил в меня, — ответил Цезарь.

— Но это твоя первая кампания, твое первое сражение! — возразил Силий.

— Ты все про меня знаешь, Силий, не так ли? Тогда тебе следует узнать еще кое-что. Я не подведу ни тебя, ни твоих людей, но, если вы меня подведете, я прикажу всех вас выпороть, — сказал Цезарь.

— Договорились, — быстро ответил Силий и исчез, чтобы сообщить своим младшим центурионам, что предстоит делать.

Лукулл был не из тех военачальников, которые попусту тратят время. Как только его офицеры узнали, что от них требуется, и построили своих солдат, он дал сигнал к атаке. Ему было ясно, что у противника нет никакого плана сражения. Митиленцы просто ждали огромной массой у своих стен и, когда римская армия двинулась с места, не пытались выступить против нее. Они примут атаку римлян на щиты и только потом будут драться. Они были уверены, что одолеют численностью.

Столь же проницательный, сколь свирепый, Силий пустил слух среди всех своих шестисот солдат: их командир — смазливый ребенок, который был учеником Гая Мария. А Гай Марий верил в него.

Цезарь один вышел вперед и встал перед штандартом. Большой прямоугольный щит — на левой руке, меч — в металлических ножнах. Некогда Марий говорил ему, что меч нельзя вынимать из ножен до самого последнего момента, до того крайнего мига, когда враг уже перед тобой и надо его опередить, потому что: «Ты не можешь позволить себе смотреть под ноги, идешь ты или бежишь, — с трудом выговаривал старик, шевеля не парализованным уголком рта. — Если у тебя в правой руке обнаженный меч, а ты нечаянно попадешь ногой в ямку или споткнешься о камень, ты поранишь самого себя».

Цезарь не боялся даже в самом глубоком уголке души. Ему и в голову не приходило, что его, избранника Фортуны, могут убить. И вдруг он услышал, что его люди поют:

Как зачарованный, смотрел Цезарь на митиленцев, приближаясь к ним с каждым шагом. Прошло уже, наверное, четыре года с тех пор, как Фимбрия умер. Четыре года. За это время его солдаты служили при двух Лициниях — Мурене, а потом Лукулле. Фимбрия был жестокий человек. Но они до сих пор считали себя его людьми. «Они — не люди Лициния и, я подозреваю, никогда не будут его людьми. Не знаю, как они относились к Мурене. Но Лукулла они ненавидят! А кто не ненавидит его? Он такой чопорный аристократ. И он не считает полезным для дела, чтобы солдаты любили его. Как он ошибается!»

Точно в нужный момент Цезарь велел горнисту проиграть сигнал «метнуть пики» и постарался не присесть, когда свыше тысячи пик просвистели у него над головой в два залпа, приведя в смятение митиленцев. А теперь в атаку!

Он выхватил меч и вскинул его вверх. За спиной Цезарь услышал характерный скрежет шестисот мечей, вынимаемых из ножен, и пошел на врага — спокойно, как сенатор в толпу на Форуме, держа щит перед собой и совершенно не думая о том, что происходит вокруг. Короткий, обоюдоострый, как бритва, меч не годился для рубящего удара, наносимого сверху. Цезарь держал меч на уровне бедра, чуть подняв острие. Выпад — укол.

Неприятелю не нравится, когда меч врага нацелен на его гениталии. А когорта фимбриевых смутьянов продолжала идти, тесня митиленцев, лишая их свободного пространства, чтобы они не могли свободно размахивать своими длинными мечами. Шок заставил их отступить, натиск римлян оказался стремителен, и клин целиком вошел в ряды осажденных.

Но вот первое смятение прошло, митиленцы осмелели и решили сражаться до конца. Все, кто ненавидел Рим, решили умереть, прежде чем их любимые Митилены опять попадут в руки Рима.

Битва началась. Цезарь вскоре обнаружил, что, когда враг приближается, нельзя ни убегать, ни обнаруживать страха. Если ты отреагируешь подобным образом, ты мысленно уже проиграешь и шансы погибнуть увеличатся. Атаковать, атаковать, всегда атаковать. Надо выглядеть непобедимым, и тогда побегут солдаты противника. Цезарь упивался боем, обладая от природы чуткими рефлексами и феноменально острым зрением. И он сражался, сражался, не останавливаясь, чтобы вспомнить о том, что делается у него за спиной.

И вдруг он сообразил, что даже в самый разгар любой схватки нельзя терять голову. Необходимо думать, постоянно думать. Ведь он — командир когорты, а он совсем забыл о ее существовании. Но как обернуться и посмотреть, что происходит, не рискуя при этом быть убитым? Как найти место, с которого он мог бы оценить ситуацию? Его рука немного устала, хотя низкое положение меча и его небольшой вес значительно облегчали римлянину задачу — не в пример тяжелому длинному оружию, которым пользовались противники. Их взмахи становились все беспорядочнее, а удары менее энергичными.

Груда мертвых тел громоздилась там, где он стоял, теснимый теми, кто еще жил и боролся. Цезарь вложил все свои силы и злость в прыжок — и вскочил на гору убитых. Теперь его ноги стали уязвимы, зато он стоял на самой высокой точке над полем боя и мог поворачиваться во все стороны.

Увидев своего юного командира, бывшие солдаты Фимбрии приветственно закричали, и это обрадовало его. Но тут же он увидел, что его когорта отрезана. Голова клина сделала свое дело, однако ее никто не поддерживал. «Мы — остров, окруженный врагами, — подумал Цезарь. — Это все из-за Лукулла. Но мы выстоим, мы не умрем!» Огромными прыжками, приводя в замешательство врага, Цезарь добежал до Марка Силия, который продолжал отбиваться от неприятеля.

— Мы отрезаны. Просигналь «построиться в каре»! — крикнул он сигнальщику когорты, который бился рядом со знаменосцем.

Построились точно и быстро — о, это хорошие воины! Цезарь и Силий пробились к каре и обошли его по периметру, подбадривая людей и следя за тем, чтобы слабые места были укреплены.

— Будь у меня мой мул, я мог бы знать, что происходит на всем поле, — сказал Цезарь Силию, — но младшие военные трибуны, командующие только когортами, не имеют права ездить верхом. И это ошибка.

— Ее легко исправить! — отозвался Силий, который теперь смотрел на Цезаря с большим уважением. Он свистом подозвал дюжину резервистов, стоявших неподалеку. — Мы построим для тебя пирамиду из людей и щитов.

Спустя некоторое время Цезарь уже стоял в полный рост на четырех щитах, которые держали над головами солдаты. Он забрался туда по живой лестнице.

— Берегись пик! — крикнул ему Силий.

Теперь Цезарю стало очевидно, что исход сражения до сих пор неясен, но тактика Лукулла в основном себя оправдала. Похоже, враг почувствовал, что вот-вот окажется в кольце римлян.

— Дай мне наш штандарт! — крикнул Цезарь, поймал брошенный ему знаменосцем штандарт и стал размахивать им в сторону Лукулла, который был виден издалека — восседающий на белом коне.

— Ну вот, это, по крайней мере, даст знать командующему, что мы живы и удерживаем позиции, как нам и приказано, — сказал Цезарь, соскакивая вниз и показав при этом двум копьеносцам неприличный жест. — Спасибо за пирамиду. Пока трудно сказать, кто победит.