Фавориты Фортуны - Маккалоу Колин. Страница 199

Забрезжило утро. Восемь человек покинули камеру, чтобы позавтракать в своем дворе. Одетые лишь в набедренные повязки, они ничего не несли в руках, но в набедренные повязки засунули куски шпагата длиной фута в три. Лучника, «доктора» и двух бывших гладиаторов, которые теперь служили рабочими склада, задушили так быстро, что железная дверь камеры еще не успела закрыться. Спартак и его семь товарищей схватили с кроватей орудия и побежали к другим камерам, открывая двери ключом, найденным у лучника. Никто еще не успел сообразить, что происходит. Кто-то терял время и ворчал, что их так рано подняли, многие медлили, опаздывали, так что еще никто не успел покинуть камеру, когда среди них появились восемь молчаливых атлетов. Сверкнул тесак мясника, нож вонзился в грудь, кусок разбитого стекла резанул по горлу, и восемь кусков шпагата пущено в дело.

Все было проделано без слов, без крика, без предупреждения. Спартак и другие гладиаторы теперь освободили ряд камер и дворы перед ними. У кого-то из убитых нашли ключи. Открыли ворота, ведущие дальше, в лабиринт, и вот семьдесят человек, заключенных на Вилле Батиата, молча выбегают за пределы стен. На территории школы имелся сарай, где хранились топоры и всякие инструменты. Приглушенный шум голосов — и все полезное перешло в руки гладиаторов. В строительном плане школы теперь обнаружился изъян. Высокие внутренние стены, отгораживающие одну камеру с прилегающим двором от другой, скрывали от соседей происходящее рядом. Батиату следовало воздвигнуть смотровые башни и поставить в них лучников.

Тревога прозвучала, когда мятежники достигли кухонь, но было уже поздно. Овладев теперь всеми острыми инструментами, которые только подвернулись под руку, гладиаторы использовали крышки от котлов, чтобы защититься от стрел, и стали уничтожать всех, кто еще остался жив. Включая Батиата. Он планировал уехать на отдых еще накануне, но остался, потому что нашел в своих регистрационных книгах какое-то расхождение. Мужчины держали его в плену, не позволяя убить, пока не освободили всех женщин. Под наблюдением Алусо рабыни разорвали своего мучителя на части. Фракийская жрица с удовольствием съела его сердце.

И к тому времени, как поднялось солнце, Спартак и его шестьдесят девять товарищей захватили Виллу Батиата. Оружие разобрали, во все телеги впрягли волов или мулов. Еду из кухонь и все запасное вооружение погрузили в повозки. Главные ворота распахнулись — и немногочисленный отряд смело шагнул в мир.

Спартак хорошо знал Кампанию, и его планы не ограничивались захватом Виллы Батиата. Вилла стояла у дороги из Капуи в Нолу, на расстоянии семи миль от города. Спартак направился в Нолу. Пройдя немного, они наткнулись на колонну повозок и атаковали ее. Просто они не хотели, чтобы кто-нибудь сообщил властям, куда они пошли. К удовольствию всех, повозки оказались нагруженными оружием и доспехами для другой школы гладиаторов.

Вскоре кавалькада покинула главную дорогу и двинулась по заброшенной тропе на запад, по направлению к Везувию.

Одетая в чешуйчатую куртку лучника, с фракийской саблей, Алусо приблизилась к Спартаку, который шагал во главе колонны. Она смыла с себя кровь Батиата, но продолжала облизывать губы, мурлыкая, словно кошка, каждый раз, когда вспоминала, как ела его сердце.

— Ты похожа на Минерву, — сказал Спартак, улыбаясь.

Он не нашел причины осуждать Алусо за ее поступок с Батиатом.

— Впервые за десять лет я стала сама собой.

Она покачала большой мешок, свисающий с ее талии. В нем находилась голова Батиата, которую она хотела обработать, чтобы превратить череп своего врага в кубок, как было в обычае ее племени.

— Если хочешь, ты будешь только моей женщиной.

— Хочу, если я смогу принимать участие в твоих военных советах.

Они говорили по-гречески, поскольку Алусо не знала латыни. Они общались с легкостью людей, которым доставляло удовольствие просто ощущать общую радость быть свободными, идти без цепей и без надсмотрщиков.

Везувий сильно отличался от других гор. Он стоял один среди множества холмов Кампании, недалеко от Кратерной бухты, поднимаясь на три тысячи футов террасами, аккуратно засаженными виноградниками, фруктовыми садами, овощами, пшеницей. Почва здесь была жирная и плодородная. Еще на семь тысяч футов выше возделанных склонов возвышалась изрезанная скала, поросшая редкими деревьями, которые с трудом протиснули свои корни в расщелины. Там уже людей не было.

Спартак знал каждый дюйм этой горы. Владения его отца располагались на ее западной стороне, и они со старшим братом много лет играли среди скал верхнего пика. Поэтому он вел свой обоз все выше, пока не достиг чашеобразной впадины, расположенной высоко среди скал на северной стороне. Края впадины были крутыми. Трудно спускать вниз телеги, зато на дне этой впадины росла сочная трава и нашлось достаточно места для людей и животных. Желтые пятна серы виднелись на откосе, и тянуло неприятным запахом. Но это только говорило о том, что на здешних травах никогда не пасли скот и пастухи никогда не приводили сюда свои стада. Болтали, будто в этом месте водятся призраки, о чем Спартак не счел нужным сообщать своим спутникам.

Несколько часов он был занят тем, что организовывал лагерь, строил укрытия из планок разобранных тюремных фургонов. Женщины стали готовить еду, мужчины выполняли разные поручения. Но когда солнце зашло за западный край круглой впадины, вождь восставших созвал всех.

— Крикс и Эномай, встаньте по обе стороны от меня, — приказал он, — а ты, Алусо, как наша жрица и моя женщина, сядь у моих ног. Остальные расположитесь лицом к нам.

Он подождал, пока люди выполнят распоряжение, а затем поднялся выше Крикса и Эномая, вскочив на камень.

— В настоящий момент мы свободны, но мы никогда не должны забывать, что по закону мы — рабы. Мы убили наших сторожей и нашего хозяина, и когда власти найдут нас, нас уничтожат. Никогда прежде мы не могли собраться, как люди, и обсудить наши цели, нашу судьбу, наше будущее.

Он глубоко вдохнул.

— Во-первых, я никого не держу против воли. Те, кто хочет искать свой путь, вольны уйти в любое время. Я не требую клятв и церемоний присяги на верность мне. Мы были заключенными, мы чувствовали на себе цепи, мы были лишены привилегий, которыми пользуются все свободные люди, и наших женщин принуждали заниматься проституцией. Поэтому я вас ничем не связываю. Вот это, — он показал рукой на лагерь, — временное укрытие. Рано или поздно мы будем вынуждены покинуть его. Нас видели. Уже заметили, как мы взбирались на гору, и весть о нашем поступке скоро будет следовать за нами по пятам.

Гладиатор, сидевший на корточках в переднем ряду, — Спартак не знал его имени — поднял руку, желая что-то сказать.

— Я понимаю, что нас будут преследовать и обнаружат, — сказал этот человек, хмурясь. — Не лучше ли разойтись сейчас? Если мы рассеемся, каждый в своем направлении, некоторым из нас, по крайней мере, удастся спастись. Если мы останемся вместе, нас вместе и поймают.

Спартак кивнул:

— В том, что ты сказал, есть доля истины. Однако я этого не поддерживаю. Почему? Главным образом потому, что у нас нет денег, нет одежды, кроме той, что выделил нам Батиат, — а эта одежда сразу нас выдаст. У нас нет больше ничего, что бы нам помогло, кроме оружия, которое окажется опасным, если мы разойдемся. У Батиата не было наличных денег, ни одного сестерция. Но деньги жизненно необходимы. И я думаю, нам нужно оставаться вместе, пока мы не найдем их.

— И как мы можем это сделать? — спросил тот же гладиатор.

Улыбка Спартака стала печальной, но не утратила обаяния.

— Понятия не имею! — честно ответил он. — Если бы это был Рим, мы могли бы ограбить кого-нибудь. Но это Кампания, она полна осторожных крестьян, которые держат деньги в банке или закопанными там, где мы их никогда не найдем. — Он простер руки. — Я скажу вам, чего я хочу. Потом каждый сможет обдумать мои слова. Завтра в это же время мы соберемся и проголосуем.