Фавориты Фортуны - Маккалоу Колин. Страница 209

Спартак не слышал. Он горько плакал.

— Я — посмешище, — сказал Спартак Касту и Ганнику в конце дня. — Они уплыли с нашими деньгами, зная, что не вернутся. Две тысячи талантов за минутный разговор.

— Это не твоя вина, — сказал Ганник, обычно молчавший. — Люди хотят верить, что дела ведутся честно. Даже во время торговли.

Каст пожал плечами:

— Они не торговцы, Ганник. Они только берут. Ведь пират — откровенный вор.

— Ну, — вздохнул Спартак, — дело сделано. Теперь мы должны подумать о нашем будущем. Придется жить в Италии до лета, а потом мы реквизируем все рыболовецкие корабли между Кампанией и Регием и сами доберемся до Сицилии.

Конечно, о существовании новой римской армии на полуострове стало известно, но Спартак уже так давно безнаказанно ходил по этой земле, что не обращал внимания на военные усилия Рима. Его разведчики обленились, и он сам стал безразличен ко всему. За то время, что он пас свое огромное стадо, он понял, что война — не для них. Спартак превратился в патриарха, пребывающего в поисках дома для своих детей. Не царь, не полководец — пастырь народа. И теперь ему снова предстояло вести их. Но куда? Они так много едят!

Когда Красс начал свой поход на юг, он пошел во главе войска, имея одну цель — искоренить повстанцев. Он не торопился. Он точно знал, где его добыча, и догадался, что целью Спартака станет Сицилия. Для Красса это не имело никакого значения. Если ему предстоит сражаться со Спартаком на Сицилии — тем лучше. Он связался с губернатором (все еще Гаем Верресом), и его уверили, что рабы Сицилии не в том состоянии, чтобы поднять третье восстание против Рима. Веррес привел гарнизон в состояние боевой готовности и расставил его вокруг мыса Пелор, сохраняя свои римские войска для будущей кампании, уверенный, что Красс придет вслед, чтобы нанести решающий удар мятежу.

Но ничего не произошло. Вся огромная масса восставших продолжала стоять лагерем вокруг Скиллея. Не было кораблей. Тогда Гай Веррес написал:

Прочитав последнюю фразу, Цезарь рассмеялся.

— Что он хочет? — спросил он, отдавая письмо Крассу. — Занять у тебя денег? О боги, этот человек просто пожирает деньги!

— Ему я не дал бы, — сказал Красс. — Веррес долго не протянет.

— Надеюсь, ты прав! И как это ему удалось узнать так много о том, что произошло между пиратами и Спартаком?

Красс усмехнулся. Улыбка сотворила чудо на его большом, гладком лице, которое внезапно стало молодым и озорным.

— Думаешь, они с ним поделились?

— Несомненно. Он позволяет им использовать Сицилию как свою базу.

Они сидели вдвоем в командирской палатке, в хорошо укрепленном лагере около Попиллиевой дороги у Терины, в ста милях от Скиллея. Было начало февраля. Началась зима. Две жаровни обогревали палатку.

Почему Марк Красс выбрал в друзья именно двадцативосьмилетнего Цезаря — это горячо обсуждали его легаты, которые скорее удивлялись, нежели ревновали. Пока Кросс не начал делить досуг с Цезарем, у него вообще не было друзей, поэтому никто не чувствовал себя обойденным или вытесненным. Загадка заключалась в их полной противоположности. Между ними была разница в шестнадцать лет. Они совершенно по-разному относились к деньгам. Вместе Красс и Цезарь смотрелись как что-то несовместимое. У них не имелось общих литературных или художественных пристрастий. И тем не менее тот же Луций Квинтий знал Цезаря много лет и общался с ним по политическим и торговым делам, но не мог сказать, что они с Цезарем — хорошие друзья. Однако начиная с того времени, как Красс призвал в свою армию военных трибунов этого года — на два месяца раньше срока, — он сразу выделил Цезаря. Симпатия оказалась взаимной.

Все объяснялось очень просто. Каждый увидел в другом человека, который в будущем многого добьется. У них были одинаковые политические амбиции. Без этого и дружба бы не возникла. Но поскольку это было, постепенно появились и другие факторы, которые крепко их связали. Жесткость, так явно проявлявшуюся в Крассе, можно было разглядеть и в спокойном, обаятельном Цезаре. Никто из них не имел иллюзий относительно своего благородного положения. Оба обладали здравым смыслом, обоим было наплевать на личные удобства.

Разница между ними, напротив, была несерьезной, хотя именно она и бросалась в глаза: Цезарь — красивый повеса с репутацией бабника, Красс — преданный семье отец и супруг. Цезарь — блестящий интеллектуал, умеющий хорошо говорить; Красс — работяга-прагматик. «Странная пара» — таков был вывод удивленных наблюдателей, которые теперь поняли, что Цезарь — сила, с которой нельзя не считаться. Ибо не будь Цезарь силой, зачем бы Марку Крассу иметь с ним дело?

— Сегодня пойдет снег, — сказал Красс. — Утром мы выступаем.

— Насколько было бы лучше, — заметил Цезарь, — если бы наш календарь и сезоны совпадали! Не выношу неточности!

Красс удивленно посмотрел на своего собеседника:

— Почему?

— Сейчас уже февраль, а зима только наступает.

— Ты говоришь, как грек. Если знать дату и высунуть руку за дверь, чтобы почувствовать температуру воздуха, — какая разница?

— Разница есть, потому что это неаккуратность и беспорядок.

— Будь мир слишком аккуратным, было бы тяжело делать деньги.

— Тяжело прятать их, ты хочешь сказать, — усмехнулся Цезарь.

При приближении к Скиллею разведчики доложили, что Спартак все еще стоит лагерем на небольшом мысе вне пределов порта, хотя есть признаки, что скоро он может сняться. Его приверженцы объели весь район.

Красс и Цезарь ехали впереди с армейскими инженерами и эскортом солдат, зная, что у Спартака нет кавалерии. Он старался научить нескольких пехотинцев ездить верхом и некоторое время пытался приручить диких лошадей, встречавшихся в луканских лесах и горах, но ни с людьми, ни с лошадьми у него ничего не получилось.

День был безветренный. Снег продолжал падать. Два римских аристократа оглядывали местность позади треугольного мыса, где располагались повстанцы. Если здесь и был выставлен дозор, то он проявлял полное равнодушие к происходящему. А больше здесь никого не было. Снег, конечно, помогал, заглушая шум и одевая в белое людей и лошадей.

— Лучше, чем я ожидал, — сказал довольный Красс, когда группа повернула обратно, возвращаясь в лагерь. — Если мы выкопаем траншею и возведем стену между этими двумя ложбинами, мы накрепко запрем Спартака на его территории.

— Ненадолго, — заметил Цезарь.

— Достаточно. Я хочу, чтобы они голодали, чтобы им было холодно, чтобы их охватило отчаяние. А когда они прорвутся, я хочу, чтобы они пошли на север, в Луканию.

— Во всяком случае, последнего ты добьешься. Они попытаются прорваться в самом слабом нашем месте, и это будет не на южном направлении. Без сомнения, ты захочешь, чтобы здесь копали консульские легионы.