Я был на этой войне (Чечня-95, часть 1) - Миронов Вячеслав Николаевич. Страница 94

Судя по солнцу, обед уже миновал. Мои наручные часы остановились. Забыл завести. Слух начал постепенно восстанавливаться. Это уже хорошо. Отчетливо слышалась ближняя стрельба. Голоса людей я различал, но не мог разобрать слов. Еще день-два, и снова буду нормальным человеком. Вот только в ушах продолжал стоять звон. Все пройдет, и это пройдет…

Вокруг ходили бойцы и офицеры. Под прикрытием стен Госбанка никто не пригибался. Все вели себя спокойно, совсем как в глубоком тылу. Я увидел Юрку. Тот был как все грязен, в прожженном, изодранном бушлате. Руки его покрывал толстый слой грязи. На плече болтался автомат, также испачканный грязью. Худое лицо было измождено, он пил воду из чьей-то фляжки. Острый, выпирающий кадык быстро двигался вверх-вниз.

Спокойно, вразвалочку я подошел к Юрке и начал ждать, когда тот закончит пить. Юра пил так, как будто прибежал из пустыни. Я стоял и ждал. Вот он оторвался от горлышка фляжки, чтобы перевести дух, и боковым зрением увидел меня. Отдал фляжку какому-то бойцу, стоявшему рядом. И, сделав шаг навстречу друг другу, мы обнялись. Просто, без слов, восклицаний обнялись молча, крепко. Живы! Мы живы!

Оторвались друг от друга. Юра спросил меня что-то. Голос-то я слышал, но слов пока не разбирал. Улыбнулся, покачал головой, коснулся уха:

– Юра, меня контузило, пока не слышу, говори громче.

– Опять контузило? – Юрка приблизился и заорал во всю мощь своих легких прямо мне в ухо.

Я отпрянул от такого рева.

– Ты что, сдурел? Оглушишь, идиот!

– Сам просил, чтобы погромче.

– Так то погромче, а не рвать барабанные перепонки. Придурок.

– Ладно, не обижайся. Я думал, что тебе каюк. Там. На площади остался.

– Дождешься. От меня не так легко избавиться.

– Сходи к доктору. Какая у тебя по счету контузия? Третья? Пятая?

– Я что, считал их, что ли? К этим гадам попадешь, все равно, что к духам. Только одни отправят на тот свет, а эти – домой. Все пройдет. Сейчас вот поспал, и гораздо лучше. Через день-два почти все восстановится. Главное, чтобы сейчас не было больше контузий. А ты в ухо орешь, сволочь. Где ты был, когда я с полными штанами от страха валялся кверху задницей на площади?

– Там же.

– Не видел.

– Я тебя тоже. Сейчас уже полбригады на площади окопалось, готовят плацдарм для штурма. Ночью пойдем.

– Они что, гребанулись? А живой щит?

– Мертвый щит, Слава. Живых не осталось в окнах. Докторов заставили все утро смотреть на Дворец, на каждого человека. Они и сказали.

– Сказали, сказали, – проворчал я. – Они что, на расстоянии могут определить: мертв боец или живой? Без осмотра, без измерения пульса? А остальные что будут делать?

– Соседи?

– Кто же еще?

– Они пробовали, как и мы, окопаться на площади, но ни хрена у них не получилось. Кишка тонка.

– Или не захотели, – опять проворчал я.

– Тоже очень может быть. Кто знает эти элитные войска!

– Строевым ходят хорошо, по собственному парламенту стреляют метко, а вот насчет всего остального – не видно толка.

– Короче, вся надежда на сибирскую «махру»?

– Да. По нашей команде все идут на штурм, но направление главного удара у нас.

– Нетрудно догадаться, коль мы закопались на площади. Как караси на сковородке. Что еще нового?

– Хрен его знает. Ты когда с площади вышел?

– Утром, под туманом бойца вынес.

– Живой?

– На руках умер. Страшная смерть.

– Любая смерть страшна.

– Ты прав. Курить есть? С утра без курева. Уши опухли.

Еще пару часов не покурю – на штурм пойду с голыми руками. Ломка начнется. Когда не курю долго, становлюсь злой и раздражительный. Хочется сорвать свою ненависть на ком-то.

– Сейчас найдем.

Юрка остановил проходящего мимо бойца и стрельнул у него сигарету.

– Слава, только «Нищий в горах». Пойдет?

– Пойдет. Кочан капусты, пропущенный сквозь лошадь?

– А где ты видел что-нибудь другое?

– Не доводилось. Прикуривай.

Мы присели на какие-то бетонные блоки и закурили одну сигарету, передавая ее друг другу. Пряча по привычке сигарету в кулаке, глубоко затягивались, секунду держали дым в легких, чтобы никотин как можно лучше и больше впитался в организм, и только после этого, медленно, сдерживая себя, выпускали дым наружу. От долгого перерыва приятно кружилась голова. Через пару секунд это пройдет. Курили молча, сжигая в затяжке такое количество табака, что при обычных обстоятельствах хватило бы на три. Последняя затяжка уже жгла губы и пальцы. А на вкус была отвратительно горька. Кончик сигареты был желтый от никотина. Юре досталась последняя. Он затянулся, с сожалением посмотрел на окурок и выбросил его. Это торопливое курение не принесло ни облегчения, ни удовольствия. В легких стоял комок. Но чувство никотинового голода на какое-то время было удовлетворено.

– Как самочувствие, Слава?

– Жить можно. Обедали уже?

– Не знаю. Я недавно вышел. Жажда была страшная. Сейчас, вроде, полегчало. Осталось пожрать да перекантоваться до вечера. На площадь-то пойдешь? Может, все-таки к врачу?

– На хрен. На площадь пойду, у меня к духам свой счет. Пусть заплатят сполна.

– Что, крыша съехала?

– Не то слово. Оторвалась и улетела. Мозгов уже давно тоже нет.

– А как же Москва и все такое, что ты пару дней назад говорил?

– До Москвы мы еще, может, и доберемся, а сейчас за того пацана, что умер на руках, надо поквитаться с духами. Они рядом. Вон только перевалить площадь, – я кивнул головой в сторону Дворца, – там всем работы хватит.

– Не увлекайся, – предупредил Юра. – Смотрю, что действительно после контузии мозги у тебя съехали.

– Юра, я пытался этого пацана спасти. А когда дал последнюю сигарету, он умер. У меня на руках умер.

– Это его кровь у тебя на бушлате?

– Его.

– Понятно, у тебя появился комплекс вины перед умершим. Ты, наверное, считаешь, что он умер из-за твоей последней сигареты?

– Отгребись. Психологию я тоже изучал. Здесь дело не в комплексе вины. Понимаешь, вся государственная система настолько прогнила, что ее надо менять. Это не демократия, когда из-за чьих-то гнилых амбиций гибнут парни на своей территории. Не знаю, как толком тебе объяснить.