Я был на этой войне (Чечня-95, часть 1) - Миронов Вячеслав Николаевич. Страница 97

Если пойдет все так, как я предполагаю, то много таких пацанов, как тот, что умер у меня на руках, останутся навеки только в памяти. В связи со своей глухотой мне не хотелось лезть к офицерам, уточняющим обстановку, с расспросами. Не хотелось каждому объяснять, что я полуглухой и поэтому прошу их говорить погромче. А в ответ видеть сочувственные улыбки, страдальческие лица. Ни к чему мне это. Ненавижу, когда меня жалеют. Я пока не инвалид! Утром посмотрим, а сейчас я сам справлюсь со своими проблемами.

Примерно наметил путь своего движения ночью. Не по прямой, а по извилистому пути. Но он обеспечивал мне хоть какую-то надежду на спасение. Жадно затягиваясь, смотрел во все глаза на площадь, запоминая предстоящий путь. Как заклинание повторял ориентиры, по которым в темноте, при неверном, ломающемся свете мне предстояло пройти по пути, что спасет мою жизнь. Хотелось в это верить. Очень хотелось! И я верил.

Глазами искал, где Ваня Ильин, но видел только грязно-серые и зеленые бушлаты. Кто-то из лежащих на площади пытался стрелять по духам, кто-то курил. Некоторые углубляли свое временное пристанище. Храни их Бог! Через несколько часов вам, мужики, предстоит открыть ураганный огонь. Чтобы духи не смели поднять головы, пока мы будем бежать по площади. Только этот план и оставался.

Лишь сибирская «махра» способна зарыться на площади и держать оборону. В сорок первом, благодаря сибирской «махре», откинули фрицев от кремлевских стен. Помнишь, читатель, двадцать восемь панфиловцев? Так они были сибирской «махрой». И таких, как они, был целый фронт. Вот так-то. Когда наступает очередная задница, кличут сибиряков, а когда победа и награды, квартиры и прочие блага – для воинов Арбатского военного округа. Мы уже привыкли к этому. И сейчас, когда престиж страны пошатнулся в глазах мировой общественности, сибиряки, прикрывая собой этот сраный престиж государства, рвутся вперед. Не применяя артиллерию, потому что запрещено, закапываются по уши на открытой местности. Все сделаем, что Родина в лице старого, больного, не служившего ни дня в армии Главнокомандующего прикажет. Все как в дешевом водевиле: «Чего прикажете? Чего Хозяину угодно?». Вот только все это основательно надоедает, когда тебя за твою верную службу окунают с головой в дерьмо. А терпение уже на нуле.

Продолжая вглядываться в предстоящий путь, я докурил сигарету. Бросил ее себе под ноги, растер подошвой и начал спускаться вниз.

Возле БМП, где оставил меня Юра, стоял военный врач Женя Иванов. Я понаблюдал немного за ним. Он был спокоен и курил. В руках у него была брезентовая сумка с нашитым красным крестом в белом круге. Не торопясь я подошел к нему.

– Здорово, мужик. Давно ждешь?

– Слава! – Женя крепко пожал руку, а затем притянул к себе. Мы обнялись. – Как ты?

– Контузия.

– Очередная?

– Ну, – помялся я, – очередная. Слух сначала почти пропал. Сейчас постепенно восстанавливается. Посмотри, что там. Только эвакуироваться я не буду.

– Знаю, знаю, – вздохнул Женя. – Таких полоумных полно. Давай поглядим, что там у тебя.

Он достал и прикрепил у себя на голове круглое зеркальце, еще какие-то блестящие штучки. Если их увидеть в камере пыток, то вполне сойдут за орудия производства. Женя бесцеремонно схватил меня за ухо, там что-то треснуло.

– Потише, садист, там у меня трещит.

– Это хорошо, что трещит.

– Так оторвешь, сволочь!

– Что оторву – сам пришью.

Потом засунул сначала в одно мое ухо, а затем в другое металлическую трубку. Затем процедуру повторил. Какого-то черта залез в рот, а затем и в нос.

– Ну что, папа-доктор?

– Барабанные перепонки целые, воспалены после воздушного удара.

– По-русски и погромче.

– Жить будешь…

– А слышать?

– Будешь. Не сразу. Я дам тебе капли. Не простужайся. Одним словом – береги себя.

– Работы много?

– Как грязи. Сейчас, вроде, все стихло, а ночью и под утро шел такой поток, что казалось, не справимся. Много осколочных ранений, много перебитых конечностей, полостные ранения. Многие умерли прямо на руках медиков, кто-то по дороге. За ночь через медроту прошло и не выжило тридцать человек.

– Ё-моё!

– Вот-то и оно.

– Медикаменты еще есть?

– Пока хватает. Но встречались со своими коллегами из других частей. Там – мрак. Медикаменты есть у частей МЧС (Министерство по чрезвычайным ситуациям), но они говорят, что не дают ни Министерству обороны, ни милиции. Говорят, что для местного населения.

– Сволочи. Своих бросают на смерть!

– Слава, ты меня извини, но работы еще много. Будут проблемы – заходи.

– Нет. Уж лучше вы к нам.

– Некогда, а когда появляется время, то валюсь спать. Сто грамм опрокинуть некогда. Только на сигаретах и держусь. Пойду готовиться. Ночью духи работы нам подбросят. А ты как? Может, день-два в медроте полежишь?

– Отстань, Женя. Помнишь наш разговор?

– О жизни и смерти? Ты это имеешь в виду?

– Да. Поможешь, в случае чего…

– Дурак ты, Славка.

– Я вот сейчас – временно, надеюсь, – глухой, и то, Женя, чувствую себя таким уродом, что врагу не пожелаю. Но полагаю, что это состояние временное, и поэтому надеюсь вернуть полноценное здоровье и встать на ноги. Но если доведется мне без сознания попасть к тебе на стол… Ты уж постарайся не вытаскивать меня из небытия. Ладно?

– Нет. И обсуждать это не буду, – Женя потер красные от усталости и хронического недосыпания глаза. – Я пойду. У меня работы много. А ты отдохни. За ночь вы один хрен не возьмете эту сральню. Отоспись. Удачи! Да и глотка у меня с тобой разговаривать устала. Орать постоянно приходится. Вот, возьми.

Женя вытащил из кармана пластмассовый флакон каких-то таблеток и протянул мне.

– Что это?

– Снимает усталость, активизирует сердечную деятельность. Короче, допинг. Спортсменам, марафонцам дают. Поможет долго не спать и не терять головы в критических ситуациях. Сам иногда принимаю. Только не злоупотребляй. Вот еще витамины. Аскорбинка, принимай.

– Спасибо, Женя.

– Удачи!

– Тебе тоже удачи. Счастливо.

Когда Женя ушел, я почувствовал, как навалилась усталость. Смертельная, тяжелая усталость. Была выполнена часть тяжелой, опасной работы. Но еще впереди было столько, что конца-края не видно. Это только в кино показывают, что все бодры, веселы, в коротком перерыве между боями поют песни и при каждом удобном случае пускаются в пляс.