Государство и революции - Шамбаров Валерий Евгеньевич. Страница 19

Впрочем, спасение было еще возможно, но лишь путем немедленного и кардинального усиления центральной власти, то есть введения диктатуры. Да только ведь само это слово всегда было оскорбительным для любых демократов. Хотя если разобраться, такое отношение тоже целиком относится к области пропагандистских штампов. Даже вспомнив происхождение данного термина, мы увидим, что диктатура отнюдь не является антитезой демократии. В Римской республике она вводилась на вполне законных основаниях, и именно в моменты самых острых кризисов, когда консульская демократическая власть признавалась недостаточно сильным инструментом. Да и в современной цивилизации она нередко и весьма успешно играла аналогичную роль — можно привести примеры диктатуры Маннергейма в Финляндии, Пилсудского в Польше, де Голля во Франции, наконец и Пиночета в Чили (на которую понавешали куда больше собак, чем она того заслужила).

Да кстати, у русских демократов наглядный пример перед глазами был. Пример вполне «прогрессивной» и демократичной Франции, где в апреле-мае 1917 г. полыхнул революционный взрыв. Бунтовали войска, бросали фронт, несколько полков двинулись на Париж. Но Клемансо немедленно принял самые решительные и жесткие меры. Одним махом арестовал всех смутьянов, не считаясь даже с министерскими или депутатскими рангами, а взбунтовавшихся солдат без малейших колебаний усмирил военно-полевыми судами и расстрелами — зато страна была спасена. И французская общественность ничуть его за это не осудила. Но могла ли разбушевавшаяся демократия и демагогия революционной России вообще воспринять саму возможность сильной военной власти? Это значило пойти против собственных лозунгов, против собственной предшествующей деятельности. И что немаловажно — уступить саму власть кому-то другому, более подходящему для наведения порядка. И «диктатуру» сделали жупелом, красной тряпкой, которой пугали народ, и ярлыком, который навешивался политическим противникам. И вместо попыток укрепления государственных институтов и рычагов процесс направлялся в обратное русло, к концу своего существования российское «реформаторство» вообще захлебнулось собственными словесами, утонуло в речах и увязло в межпартийной грызне.

В общем, главным последствием Февральской революции можно считать не установление «демократии» и не свержение царя, а слом государственной власти как таковой. Дальнейшее существование страны обеспечивалось уже не властью, а инерцией прежней власти. Которая действовала еще восемь месяцев, постепенно затухая, оказывая все меньшее воздействие на население, и соответственно, получая все меньшую отдачу и поддержку. А к октябрю 1917 г. эта власть ослабела настолько, что с ней и совсем почти перестали считаться, поэтому и захватить ее без особого труда мог любой, кто захочет. Захотели, как известно, большевики.

4. Большевики и их база

Генерал А. И. Деникин впоследствии писал: "Когда повторяют на каждом шагу, что причиной развала послужили большевики, я протестую. Россию развалили другие, а большевики — лишь поганые черви, которые завелись в гнойниках ее организма".

Действительно, разваливали страну лично честные и искренние либералы, демократы и социалисты, фетишизирующие "завоевания революции" и утопающие во взаимных дрязгах в борьбе за власть. А большевики в это время действовали. Действовали они по трем главным направлениям — собственной организации, завоевания рейтинга в массах и создания своей силовой опоры.

Фактически, Ленину пришлось заново создавать свою партию. Во-первых, в эмиграции он отнюдь не был звездой первой величины, а являлся лишь одним из многих лидеров грызущихся между собой политических групп — ведь не только социал-демократия вообще, но и большевики в частности разделялись на целый ряд конкурирующих течений и направлений. Поэтому авторитет его был далеко еще не безграничен. Даже редакция «Правды» пропускала на свои страницы не все работы Ильича, а выдвинутые им по приезде в Россию "Апрельские тезисы" бюро ЦК отвергло подавляющим большинством, и в газету они хотя и попали, но лишь с пометкой, что это "личное мнение тов. Ленина". А во-вторых, многие из прежних сторонников, теоретиков-эмигрантов и легальных российских оппозиционеров, для новых глобальных задач оказались просто непригодными. Так что волей-неволей им теперь приходилось оттесняться на второй план или перетекать в меньшевистский лагерь, а на их места в окружении вождя выдвигались новые, более подходящие кандидатуры, а то и приходили "со стороны", как Троцкий и Дзержинский, прежде к большевикам себя не относившие.

Немецкие деньги, беспринципность и напористость давали Ленину мощные преимущества во внутрипартийной борьбе, а важнейшую практическую роль в данном вопросе сыграл Яков Михайлович (Мовшович) Свердлов — личность в нашей истории достаточно темная и до сих пор представляющая массу загадок. Будучи одним из региональных деятелей, он случайно очутился в нужный момент в Питере, где и подвернулся под руку Ильичу. Все современники, и его друзья, и враги, отмечают такие качества Свердлова как колоссальная энергия и исключительные организаторские таланты, которые и пришлись Ленину куда как кстати.

При начавшихся перетасовках партийных органов Ильич протолкнул его во главу Секретариата ЦК — на пост, прежде считавшийся чисто бюрократическим и маловажным. Но на этом посту как раз Свердлов явился родоначальником известной номенклатурно-кадровой политики коммунистов — систематического продвижения «верных» людей на те или иные ключевые должности. Это позволяло относительно-небольшими силами брать под контроль нужные структуры и организации (именно у него выучился этой методике В. М. Молотов, работавший с ним в Питерском Военно-революционном комитете, и в сталинские времена широко использовавший полученную науку). Те же способы были применены для распространения большевистского влияния на Советы. Не на все Советы — на все у большевиков и к Октябрю сил не хватило бы. Но тем и хороши были номенклатурно-кадровые методы, что внедрять своих представителей требовалось только в главные точки, способные сыграть основную роль в грядущих событиях.

В другом направлении своей деятельности, "борьбе за массы", большевики заведомо оказались в выигрышной позиции. Потому что оголтелую гонку за популярностью развернули и без них все российские демократические партии, причем главными аргументами стало соревнование в «революционности» левизне и радикализме. Так что ленинцам оставалось только подстроиться к этой гонке и принять ее условия, поскольку в любом раскладе они оказывались самыми левыми и самыми радикальными. А не хватало своих лозунгов, они и чужие перенимать не брезговали — эсеровские, меньшевистские, абы в нужную сторону срабатывало. Ну а те партии, которые, одумавшись, обвиняли их в экстремизме, подрубали под собой сук, на который сами же сели, так как тем самым расписывались в собственной недостаточной "революционности".

Но естественно, захват власти был немыслим и без силовой составляющей — собственных или подконтрольных партии боевых отрядов. И в данном отношении главной опорой большевиков стали отнюдь не «рабочие», как это преподносила их пропаганда, и как это запечатлелось в учебниках истории. Фактически, такой опорой стала обычная шпана.

Пожалуй, тут уместно сделать отступление, хотя и не относящееся непосредственно к описываемому периоду, но важное для представления общей исторической картины. Если рассмотреть вопрос, насколько была развита преступность в России XIX — начала XX вв., то оказывается, что довольно незначительно. Просто условия для ее разгула были совершенно неподходящими.

Отметим хотя бы весьма совершенную российскую правоохранительную систему. Нынешние представления о ней оказались в значительной степени искаженными под влиянием сатирических штампов держиморды-городового, лениво гуляющего по базару, или взяточника-городничего, запустившего все дела. Но на самом деле, эта система была одной из самых эффективных в мире, а функционировала четко и слаженно, составляя единую стройную структуру государственного правоохранительного контроля. На верхней ее ступени стоял министр внутренних дел — куда более значительное лицо, чем теперь. Это был второй пост в государстве после премьера (а то и совмещавшийся с премьерским), поскольку министр действительно ведал всеми «внутренними» делами, организацией административного управления внутри страны непосредственно ему подчинялись губернаторы. В их ведении, в свою очередь, находились и административные, и полицейские структуры местного уровня, и так далее. Низшим же звеном данной системы являлись сельские старосты, а в городах — дворники. В то время, кроме уборки улиц, в их прямые обязанности входила и охрана правопорядка на своем клочке территории. В качестве должностного лица каждый дворник получал служебную полицейскую бляху, обладал правом задержания нарушителей спокойствия и подозреваемых в каком-либо преступлении, и непосредственно подчинялся квартальному надзирателю, т. е. "участковому".