Государство и революции - Шамбаров Валерий Евгеньевич. Страница 21

Освобожденных блатарей стали брать в армию — например, в одном лишь Томском гарнизоне насчитывалось 2300 уголовников. Что и стало одной из причин быстрого разложения вооруженных сил. Уж конечно, тюремные авторитеты и в казарме умели завоевать видное положение среди разобщенных и растерянных новобранцев, так что без особого труда оказывались в различных солдатских комитетах, определяя жизнь и нравы серошинельной массы. Но понятно и то, что большинство бывших зэков на фронт отнюдь не стремились. А избежать этого тоже было легко, окопавшись под крылышком местных Советов, в формируемых ими отрядах милиции и Красной Гвардии, куда охотно принимали любых добровольцев. И уж как при этом назвать себя — большевиками, анархистами, эсерами-максималистами, в тот период особой роли не играло. Как на душу придется, или какая партия верховодит в данном Совдепе. Сплошь уголовной была Красная Гвардия в Восточной Сибири, где располагались главные центры каторги — Шилка, Нерчинск, Акатуй, Якутка, Сахалин. Каторжник Махно еще летом 17-го возглавил Совет в Гуляй-Поле и установил у себя "советскую власть" задолго до падения Временного Правительства. Для целей Ленина урки вполне подходили, поскольку как раз у этого контингента моральные устои, препятствующие осуществлению его планов, давно были разрушены. Ведь еще в 1905 г. Ильич заявлял: "Партия не пансион для благородных девиц. Иной мерзавец может быть для нас именно тем и полезен, что он мерзавец".

И блатным Ленин со своими лозунгами "грабь награбленное" тоже вполне подходил.

Конечно, сводить главную опору большевиков к одним лишь уголовникам было бы упрощением. Но как раз по признаку разрушения устоев морали остальные составляющие прокоммунистических сил оказывались того же поля ягодой. Из заводской среды в Красную Гвардию первыми писалось хулиганье и шпана, предпочитающая вместо работы побуянить где-нибудь на митингах. Вливались те же дезертиры — в условиях послефевральского безвластия число их умножалось с каждым днем. А Петроградский гарнизон если не юридически, то по сути был целиком дезертирским — 200 тыс. солдат, найдя благовидный предлог "защиты завоеваний революции", отказывались выступать на фронт и разлагались от безделья в тылу, подрабатывая на выпивку продажей семечек и кремней для зажигалок.

На Балтийском флоте такое же разложение началось еще до революции, поскольку крупные корабли, крейсера и линкоры, в боевых действиях не участвовали, всю войну моряки на них дурели от тоски и однообразия, а условия матросских кубриков способствовали выдвижению своих «паханов» так же, как условия тюрьмы. В марте 1917 г. во время кровавых восстаний в Гельсингфорсе и Кронштадте матросня успела отведать вседозволенности и безнаказанности, вкусить «прелести» погромов, грабежей и убийств, так что здесь какие-либо нравственные запреты уже переступили. Впрочем, и настоящие урки нередко работали именно под моряков — просто им нравилось щеголять в красивой форме. И если вы откроете произведения Вишневского, Лавренева, Соболева, то без труда обнаружите, что все "братки"-матросики изъясняются почему-то на блатном жаргоне.

Ну а в Москве, например, ударной силой октябрьского восстания стали 869 солдат-"двинцев". Это были заключенные из Двинской тюрьмы — в июле 1917 г., когда напуганное поражением и путчем большевиков Временное Правительство позволило Корнилову предпринять хоть какие-то меры для наведения порядка, за решетку попали мародеры, грабители, насильники, вражеские агитаторы. В сентябре, при очередном наступлении немцев, их эвакуировали в Бутырки, где они не просидели и двух недель. Объявили голодовку, Моссовет тут же создал специальную комиссию, и уже 22. 9 их перевели в два госпиталя, Савеловский и Озерковский, откуда они в нужный момент беспрепятственно вышли на свободу.

Большевики усиливались. И германский заказ отрабатывали добросовестно. Если первая их попытка переворота 20–21 апреля была чистой авантюрой в расчете на новый стихийный бунт взбаламученных революцией столичных масс, то вторая, 3 июля, была уже организованным путчем, четко скоординированным по времени с операциями на фронте. 18. 6. 17 г. русские войска попытались перейти в общее наступление, а 6. 7 австро-германские армии нанесли контрудар, так что восстание ленинцев призвано было разрушить и дезорганизовать тыл накануне этого контрудара. Кроме денежной, большевикам оказывалась и пропагандистская помощь. Например, коммунистические газеты для солдат издавались в занятом немцами Вильнюсе и распространялись оттуда по фронту. При этом как раз во время путча произошла грубая накладка. Восстание в Питере началось 3. 7, а сообщение о нем, как о свершившемся факте, начало распространяться этими газетами со… 2. 7. А большой их тираж для воздействия на русские войска был заготовлен еще раньше, где-то в конце июня.

После провала путча, столь явно согласованного с неприятелем, большевики очутились в политической изоляции, на них обрушилось негодование общественного мнения. Спохватившиеся следственные органы собрали огромное "Дело по обвинению Ленина, Зиновьева и других в государственной измене". Любопытно, что сами большевики считали данное разоблачение очень опасным для своих дальнейших планов и немедленно начали прятать концы в воду, свернув все контакты, способные лечь в струю компромата. Так, когда 16. 7 Радек сообщил Ленину о получении от Моора очередного «транша» и запросил о его распределении, Ильич с нарочитым удивлением ответил, будто он такого человека (с которым тесно общался в Швейцарии) и знать не знает. "Но что за человек Моор? Вполне ли и абсолютно ли доказано, что он честный человек? Что у него не было и нет ни прямого, ни косвенного снюхивания с немецкими социал-империалистами?… Тут нет, т. е. не должно быть, места ни для тени подозрений, нареканий, слухов и т. п." (ПСС, т. 49, с. 447). Видимо, намек поняли не все, и 24. 9 секретарь Заграничного Бюро ЦК Семашко вновь доложил, что Моор готов передать большевикам "полученное им крупное наследство". На что ЦК РСДРП(б) ответило уже открытым текстом: "Всякие дальнейшие переговоры по этому поводу считать недопустимыми".

Характерно и то, что придя к власти, большевики сразу поспешили уничтожить улики против себя. Материалы, собранные по делу об их связях с немцами, исчезли почти все. Не оставили в живых и следователей, занимавшихся данным делом. Но… усиленно избавляясь от доказательств своих контактов с вражеской разведкой, коммунисты то ли по недомыслию, то ли по оплошности сами оставили доказательство этих контактов и германского финансирования. В архиве сохранился доклад уполномоченных Наркомата по иностранным делам от 16. 11. 1917 г.: "Совершенно секретно.

Председателю Совета Народных Комиссаров.

Согласно резолюции, принятой на совещании народных комиссаров тов. Ленина, Троцкого, Подвойского, Дыбенко и Володарского мы произвели следующее:

Уполномоченные народного комиссара по иностранным делам Е. Поливанов, Г. Залкинд". (ЦПА ИМЛ, ф. 2, оп. 2, д. 226).

Как видим, все указанные в докладе данные четко соответствуют другим документам, приведенным выше. Номера распоряжений имперского банка Германии совпадают с опубликованными в США. Об участии в перекачке денег шведского банка Ниа пишет в своих мемуарах и Керенский. А упомянутый Мюллер известен и впоследствии — в 1918 г. он работал в составе германского посольства в Москве в качестве атташе, одновременно возглавляя и его охрану. То есть, судя по всему, был сотрудником разведки.