Белогвардейщина - Шамбаров Валерий Евгеньевич. Страница 43

И по стратегическим — из-за 200-тысячного скопления красной армии на Северном Кавказе, оставлять которое в тылу было нельзя. И по техническим Добровольческая армия нуждалась в отдыхе и переформировании после Ледяного похода. В ней было много кубанцев, настроенных освобождать родные края. Нарушение обещания вернуться, данного им Деникиным, могло сказаться отрицательно. Сказывались и политические факторы: Краснов лавировал, пытался играть "и нашим и вашим", В результате было неясно — для чего брать Царицын? Для освобождения России или для расширения границ новоявленного казачьего государства? Для соединения с Дутовым и союзниками? Или расчищая дорогу на Волгу немцам, чтобы они создали свой форпост на фланге союзнического Восточного фронта? Содействовать тому, чтобы немцы на Волге встретили чехословаков? Учитывая эти факторы, Деникин и Алексеев отказались от похода на Царицын. Следующий удар они наметили на Кубань, когда армия наберется сил.

Но отмахнуться от добровольцев Краснов тоже не мог. Это была закаленная, испытанная боевая сила, в отличие от неорганизованных и расплывчатых повстанческих отрядов. Деникинцам симпатизировала значительная часть донского офицерства. Порвать с ними значило бы усилить оппозицию Краснову, и без того образовавшуюся из-за "германской ориентации". Кроме того, деятели казачьих кругов были себе на уме — сегодня под боком немцы, а завтра? Нужно было и на другой вариант приберечь козырную карту. В результате совещания выработались отношения, что-то вроде союзнических. Дон и Добровольческая армия не лезли во внутренние дела друг друга. Деникинцы оставались на Дону, прикрывая его с юга и юго-востока. В Ростове и Новочеркасске расположились их госпитали, лазареты, вербовочные бюро. Дон обязался по мере возможностей снабжать Деникина оружием и боеприпасами, выделил заем в 6 млн. рублей.

Вообще же, особенно после писем Краснова к Вильгельму, взаимоотношения установились неважные. Старались не встречаться. Атаман общался с Деникиным, Алексеевым и Лукомским только по переписке. Ростов и Новочеркасск стали тылом сразу двух армий. По закономерности всех войн — все лучшее оказывается ближе к передовой, а в тылу копится все фальшивое и грязное. В условиях гражданской войны и разлада администрации эти явления особенно проявились. Города заполонили спекулянты, махинаторы, ловкачи и шкурники. Сюда же наезжали встряхнуться и расслабиться в отпусках настоящие фронтовики. Реками лилось вино, кутежи и скандалы были обычным явлением. Причем донцы во всех безобразиях обвиняли добровольцев, а добровольцы, конечно же, — донцов.

Фронтовые части без труда находили взаимопонимание, поддерживали и выручали друг дружку, а тылы на разных уровнях ссорились. Донцы ставили в укор, что Добровольческая армия живет за счет их государства, и крестили деникинцев "странствующими музыкантами", а добровольцы упрекали казаков в сношениях с немцами, смеялись над опереточной атрибутикой "казачьей державы", называли Всевеликое Войско Донское «всевеселым», а Краснова — "хузяином".

Впрочем, это прозвище действительно было применимо к Петру Николаевичу, но не в насмешливом, а в уважительном смысле. Если он был неважным политиком и средненьким стратегом, то зато он был превосходным организатором. И вместе с командующим армией, произведенным им в генерал-майоры Денисовым, проделал колоссальный труд по реорганизации донских вооруженных сил.

К моменту избрания Краснова на небольшой освобожденной территории белоказачьи формирования составляли около 17 тыс. человек с 21 орудием и 58 пулеметами. Им противостояли 70 тыс. красных при 200 орудиях. Свои полки выставляла каждая станица, и их численность колебалась от нескольких сот до нескольких тысяч бойцов. Часто шли воевать и местные крестьяне — таких принимали в казаки, выделяли земельный пай. Офицеры были свои, станичные. Если не хватало, приглашали со стороны, присматриваясь к ним — подойдут или нет. Да и сами офицеры, особенно старшие, испытавшие за последний год столько оскорблений, предательств и разочарований, первое время относились к повстанцам недоверчиво. Не хватало седел, поэтому, несмотря на всеобщее желание воевать конными, большинство армии составляла пехота. Пулеметы и орудия, захваченные у красных, становились собственностью полка — в каждой станице были свои пулеметчики и артиллеристы. Точно так же общей собственностью полка и станицы считалась вся военная добыча. Часть — отряду, часть — по домам или в станичную казну. Большой бедой был недостаток боеприпасов: 10–20 патронов на винтовку, 5-20 снарядов на орудие. Их брали только в бою. Остальное снабжение поставляла станица. Позиции были близко от родных жилищ. Приходили и приезжали родные, приносили еду. Потом станицы начали прикомандировывать к отрядам хозяйственных стариков, торговцев или кооператоров, которые заботились о снабжении, ведали распределением добычи.

Воевали по казацкой старинке: наступление жидкой цепью с фронта, а какой-нибудь балкой, оврагом обходят главные силы. Когда большевики дрогнут, начнут отступать — с гиком бросается конница, гонит и уничтожает. Иногда заманивали врага в «мешок» ложным отступлением. Штабы были маленькие, 2–3 человека, обозы тоже небольшие. Личной удалью, храбростью, умом выделялись новые герои, новые военачальники — полковник Гуселыциков, творивший чудеса с Гундоровским и Мигулинским полками; генерал Мамонтов (правильно, кстати, Мамантов, написание исказилось в гражданскую, да так и привыкли). Он не был казаком, но сроднился с ними в войну, да и им пришелся по нраву, стал казацким вожаком, эдаким былинным атаманом. Командуя фронтом, был трижды ранен в атакующих цепях, но все равно продолжал водить подчиненных в лихие схватки.

Война шла зверская. Отступающие красные изощрялись в жестокости. В нескольких станицах были изнасилованы все девушки — в качестве «контрибуции». Священников пытали до смерти. Казаки находили родных и близких распятыми, сожженными заживо. К пленным пощады не было. На царицынском направлении привязывали казаков к крыльям ветряных мельниц и пускали кружиться. Закапывали в землю по шею. Отшибали внутренности, бросая о землю. Казаки отвечали красным взаимной злобой. Правда, воевали они "за порядок", поэтому если уж взяли в плен, не изрубили, то без суда не убивали. Но суды создавали в каждой станице и строго следили, чтобы они сурово карали "воров и злодеев". Комиссарам и коммунистам приговор был однозначным. Беспощадны были и с пленными казаками, служившими у красных, — их считали изменниками Дону. Поймав председателя Донревкома Подтелкова и секретаря Кривошлыкова с 73 красными казаками, которые с большой суммой денег ехали в верховья Дона, чтобы агитировать тамошние станицы "за революции", двух первых приговорили к повешению, остальных к расстрелу. Рядовым красноармейцам везло больше. И чем больше времени проходило от взрыва восстания, чем упорядоченнее становилась донская жизнь, тем мягче им определялось наказание. Посылали в шахты, на полевые работы, чистить и восстанавливать то, что большевики порушили в Ростове и Новочеркасске.

Сразу после освобождения Новочеркасска Денисов направил на север группу войск ген. Фицхелаурова. Преследуя красных, генерал 11 мая с боем взял г. Александро-Грушевский, а вслед за тем конными частями очистил весь угольный район и призвал рабочих к нормальному труду. Для соединения с разрозненными очагами повстанцев, действовавших самостоятельно, ему было предписано развивать наступление на север и восток. У Фицхелаурова насчитывалось 9 тыс. чел. при 11 орудиях. 28 мая он атаковал станицу Морозовскую, где сконцентрировались части Щаденко в 18 тыс. штыков при 60 пушках. После четырехдневных боев Щаденко стал пятиться на восток, к Царицыну. И возле станции Суровиково столкнулся с повстанческой группировкой Мамонтова (8 тыс. чел. при 7 пушках). Сначала пришлось туго Мамонтову — он вел упорные бои по реке Чир, и части Щаденко вышли ему в тыл. Мамонтов оборонялся на два фронта из последних сил, последними боеприпасами. Но в тыл Щаденко уже выходили казаки Фицхелаурова. Сдавленная с двух сторон, красная группировка была разгромлена, ее остатки бросили железную дорогу, вдоль которой действовали, и ушли степями прорываться к своим.