Северная Пальмира. Первые дни Санкт-Петербурга. - Марсден Кристофер. Страница 28

Лорд Макартни пишет о неразборчивости. Это можно понимать либо как неразборчивость в средствах достижения цели, либо как неразборчивость в любовных связях. Первое следует сразу же отбросить — при всех своих недостатках Елизавета была безукоризненно честным человеком. А вот насчет любовных связей приходится признать, что, изобразив ее в обнаженном виде еще совсем маленькой девочкой, Каравак точно предсказал ее позднейшую нескромность — однако, если судить с чисто арифметической точки зрения, ее любовный список гораздо меньше, чем список Екатерины, которой Макартни восхищался. Он пишет о невоздержанности. Может быть, но не в смысле алкоголя. Малодушие? Вряд ли — несчетное число раз она демонстрировала свое мужество, так же как и щедрость. Непостоянство? Это может показаться невероятным, но она сохраняла привязанность даже к своим оставленным любовникам.

А вот в чем нельзя усомниться — так это в том, что Елизавета отличалась редкой леностью. Ничто не доставляло ей большего удовольствия, как сидеть или лежать в нижнем белье, беседуя со своими дамами. Главными среди этих дам и центром всех дворцовых интриг были Мавра Егоровна Шувалова, Анна Карловна Воронцова, Настасья Михайловна Измайлова и некто Елизавета Ивановна, таинственная и вызывающая некоторое подозрение пожилая женщина, которую императрица использовала для различных щекотливых поручений и кого проницательный граф Строганов назвал «министром странных дел», по аналогии с постом канцлера, который был министром иностранных дел. За исключением воскресных дней и выходных, императрица редко покидала свои апартаменты, хотя двор должен был являться в шесть часов в прихожую независимо от того, выходила к ним императрица или нет. Придворные дамы, чтобы скоротать эти скучные часы, играли в карты.

Жизнь Елизаветы была крайне неупорядоченной. В то время как распорядок дня предусматривал для придворных дам обед в полдень, ужин в шесть, а сон в десять, сама императрица часто обедала в 5 —6 часов дня, спала после обеда час или два, ужинала в час или три утра и отправлялась в кровать после восхода солнца (часто даже в семь часов). Когда Елизавета уходила к себе, то часто лежала не засыпая, в то время как с полдюжины ее дам тихо переговаривались у кровати, мягко щекоча ей подошвы [20]. Очень многие стремились попасть в постоянный состав щекотальщиц, поскольку эти вечерние часы давали превосходную возможность передать личные просьбы и испросить милость для кого-либо.

Спальня императрицы была во власти таинственной фигуры по имени Василий Иванович Чулков, бывшего истопника при дворцовых печах, которого подняли до звания камергера. Каждый вечер он приходил с матрасом и подушками и проводил, словно собака, ночь у изножья кровати императрицы. На рассвете, когда после ухода щекотальщиц приходили Разумовский, Шувалов или кто-либо, кто был в данное время фаворитом, Чулков оставался в комнате. В полдень Елизавета поднималась с кровати и очень часто находила Чулкова сладко спящим. Рассказывают, что она его обычно будила, вытаскивая подушку из-под головы или щекоча у него под мышками. Обычно он, поднявшись, гладил ее плечо, называя «дорогой белой лебедью».

Но хотя умственно императрица и была ленива и почти не способна сосредоточиться, ее физическая энергия была неукротимой.

Елизавета очень любила танцевать. Это было частью ее натуры; ее жизнь сама была словно танец. Все современники признают ее несравненной и наиболее грациозной танцовщицей своего времени — и императрица следила за тем, чтобы двор имел возможность в этом убедиться. Балы проходили очень часто. Элегантная сдержанность менуэта, который впервые появился в Париже в 1650 году, стала популярной в Санкт-Петербурге так же, как и прочих европейских столицах. На своих придворных балах Елизавета чередовала его с кадрилью, с английским придворным танцем, который она очень любила, с полонезом и дикой русской пляской. Ни мало ни много — четыреста пар обычно принимали участие в балах в огромных помещениях дворца, благоухающих от цветущих апельсиновых деревьев и охлаждаемых иллюминированными фонтанами и каскадами.

Для того чтобы придать своим балам более официальный дух, императрица поддерживала существовавшую со времен Анны Иоанновны традицию кадрилей в маске. Обычно на балу было четыре кадрили; в каждой участвовало двенадцать — шестнадцать пар, помимо ведущей пары. Каждую кадриль следовало танцевать в отдельной маске. К примеру, в 1739 году, во время одной из свадеб при дворе Анны Иоанновны в первой кадрили, которую вели жених и невеста, все были одеты в оранжевое домино, маленькие оранжевые шапочки с серебряной кокардой; маленькие кружевные рюши оранжевыми тесемками были повязаны вокруг шеи. Во второй кадрили, которую вела Елизавета, все были облачены в зеленые домино с золотыми кокардами. Во время третьей кадрили танцующие были в розовом и с серебристыми кокардами. Перемена нарядов сделала бы праздник веселее, но, к сожалению, жесткий этикет по рангу и следованию иногда весьма мешал живости процессии. Когда Екатерина в 1744 году впервые прибыла в Петербург, она пришла в восхищение от великолепной и увлекательной жизни двора, но горько сетовала на «неприятные» балы.

К примеру, маскарад после свадьбы Екатерины начался в семь часов вечера. Четыре кадрили были в масках, цвета при этом шли в следующем порядке — сначала розовый и серебряный, затем белый и золотой, после этого синий и серебряный и, наконец, желтый и серебряный. Когда Екатерина вошла в зал для балов, она обнаружила, что танцевать нужно с определенным партнером и с определенного места, указанного на полу. «Но, — писала она, — для меня было очень трудно подчиняться этим указаниям, поскольку на балу не было ни одного дворянина, который был бы способен танцевать. Всем этим людям было от шестидесяти до девяноста лет, и самым старым был маршал Ласу, мой партнер. Это было так неприятно, что я чуть не заплакала».

Несчастная Екатерина: галантный пожилой дедушка, как и его сверстники, был совсем неподходящей компанией для живой девушки шестнадцати лет на ее свадебном балу. Екатерина попросила распорядителя дать ей другую пару; он передал ее просьбу императрице, но та повторила свое распоряжение, что пары не могут меняться, и потому Екатерине пришлось начать танцевать с престарелым маршалом. Этот бал проходил в Зимнем дворце. Следующим вечером такие же кадрили повторились в Летнем дворце. В Зимнем дворце ужин подавался в галерее, на полукруглых столах, поставленных вокруг фонтана, навевающего прохладу. В Летнем дворце было множество маленьких столиков, за которые каждый мог сесть по желанию. Вечером после этого был маскарад для народа; за маскарадом последовала театральная комедия, которую играли французские актеры. В промежутках все желающие могли утолить голод или жажду, закусывая в маленьких домиках. Вторая часть пьесы закончилась только в три часа ночи. На следующий вечер празднеств состоялся еще один бал, за которым последовал фейерверк.

Осенью и зимой того года фейерверк следовал за фейерверком. В неделю их проводили по два, по очереди — один при дворе, а один в каком-нибудь из домов. В императорских дворцах существовал распорядок на всю неделю: в воскресенье — бал, в понедельник — театральное представление, часто балет или опера, дворцовый маскарад давался в среду, комедию смотрели в четверг. Екатерина писала, что, хотя придворные притворялись, что рады всем этим балам, на самом деле считали их скучными, поскольку, несмотря на маскарадные маски, на балах было слишком много правил. Поскольку на балы приходило мало людей, залы дворца всегда казались пустыми, тогда как на балы в частных домах народ набивался битком.

Но маскарады не единственное, что внесла Елизавета в балы. На протяжении всего ее правления русский двор вынужден был мириться с особенностями характера самой Елизаветы. Хотя эти особенности были безобидными, но ярко говорили о самолюбовании императрицы. Это было довольно странно, поскольку самовлюбленной Елизавету назвать было нельзя. Но она очень гордилась красивой формой своих ног и маленькими ступнями (даже критически к ней настроенная Екатерина говорила, что у Елизаветы была маленькая ножка), и, чтобы продемонстрировать это другим, она часто надевала мужскую одежду. Для этого она ввела то, что назвала «метаморфозами», когда на балах мужчины одевались женщинами, а женщины мужчинами. Если вспомнить о весе, размерах и сложности бальных нарядов того времени, то стоит пожалеть иностранных дипломатов, которые находили присутствие на балах самой трудной из своих обязанностей в России. Иногда подобные «метаморфозы» проводились дважды в неделю. Единственным временем, когда придворные могли быть спокойны, что им не объявят про новые «метаморфозы», были дни поста, в которые набожность императрицы превалировала даже над ее любовью к развлечениям.