В тени сталинских высоток. Исповедь архитектора - Галкин Даниил Семенович. Страница 43

Отец одобрил мой замысел. Мама испытывала смешанные чувства. Ее больше всего беспокоило мое удаление от отчего дома.

Уже во Львове я решил узнать мнение декана. Его реакция была для меня неожиданной:

– Обстановка в институте, сам видишь, непростая. Идет борьба двух направлений. Потребуется немало времени, чтобы все утряслось. Старая архитектурная школа пока не сдает свои позиции. Кроме того, ее масштабы и методика очень архаичны. Особенно если сравнивать с институтом в Москве. Поэтому ты мыслишь абсолютно правильно. Другой вопрос, насколько реально осуществление твоего замысла.

Декан сделал паузу, выпил минеральной воды и задумчиво поглядел на меня.

– Коль пришел за советом, слушай внимательно. Если бы мое деканство заняло хотя бы один выпускной цикл – шесть лет, все было бы гораздо проще. Но я оставляю институт уже в следующем году. Это не секрет. Меня сменит профессор-«западенец». Он нацелен на подготовку национальных кадров только из числа местной молодежи. Так что твои шансы резко упадут. Я имею официальное приглашение в Москву. На выбор мне предлагают пост декана и заведование кафедрами в разных институтах, в том числе в Военно-строительной академии имени Куйбышева. Ты спросишь, для чего я все это рассказываю?

Он снова сделал паузу, загадочно улыбнувшись.

– Так вот. Борьба человека за выживание в одиночку, как правило, обречена на неудачу. В случае вежливого отказа в МАРХИ ты, согласно своей фамилии, остаешься на птичьих правах.

Он посмотрел на меня внимательно и продолжил:

– Когда я в будущем году приму дела в Москве, твой тыл в случае отступления будет обеспечен. К тому времени здесь ты закончишь второй курс. Старайся набрать положенные баллы на экзаменах и зачетах. Твой практический багаж можно подкрепить почасовой работой на кафедре в качестве ассистента. Ты все понял?

Я был настолько тронут его участием в моей судьбе, что с волнением спросил:

– Нет, не все. Чем я обязан такому особому вниманию?

Декан с доброй улыбкой спокойно ответил:

– Я чувствую, что ты действительно одержим архитектурой. И чем-то напоминаешь меня самого в молодости. И еще: я верю в твою честность и порядочность.

После доброжелательного общения с деканом дни мои уплотнились настолько, что встречи с Валентиной и прогулки в старую часть города стали редким просветлением. Завершив плановые занятия, я бежал на кафедру отрабатывать положенные часы ассистента. Помимо трудового стажа это была неплохая дотация к студенческой стипендии. Тем более в связи с категорическим отказом от денежной помощи со стороны родителей. Правда, на мое имя все равно регулярно приходили денежные переводы (в почтовое отделение при общежитии). Кроме того, заботливая мама нашла хитроумный способ доставки во Львов домашнего питания. Этажом ниже нашей новой квартиры жил бригадир проводников поезда Черновцы – Львов. Он любезно согласился передавать мне посылки от мамы.

Чтобы не обижать ее, я вынужден был к приходу поезда раз в неделю появляться на вокзале. Большая сумка доставлялась в общежитие. Мама даже умудрялась в герметичной кастрюле пересылать мой любимый украинский борщ. К сумке неизменно прикладывалась записка в стиле неповторимого материнского эгоизма: «Сыночек, только сам кушай все это на доброе здоровье». В ответной записке с проводником я однозначно подтверждал, что вся ее необыкновенная вкуснятина попадает в одну-единственную глотку. Естественно, вечно голодная ватага за вечерним застольем до блеска в посуде все уничтожала в один присест.

Первый учебный год в институте я завершил досрочной сдачей экзаменов и зачетов. Высокие результаты давали право на получение повышенной стипендии.

Все предвкушали начало летних каникул. Но для большинства, за исключением студентов с явными физическими изъянами, радость оказалась преждевременной. Партийный и комсомольский комитеты института обратились ко всем с очередным призывом: оказать помощь возрождающимся колхозам. В духе времени он звучал как добровольный, хотя подтекст был явно принудительный. Несмотря на это, часть «западенцев» демонстративно разъехалась по домам. Оставшихся, включая нашу четверку, разбили по студенческим отрядам.

Колхозная нива вместо каникул

Целый месяц под палящим солнцем мы трудились в отдаленном колхозе под Золочевом^[46], в 60 километрах восточнее Львова. Местные жители, как могли, уклонялись от работы на колхозных полях. Поэтому наша помощь была очень кстати.

Нас круглосуточно охранял небольшой вооруженный отряд. Это была вынужденная мера. Вокруг активно действовали банды националистов. Кровавые расправы над неповинными людьми стали жестокой нормой повседневной жизни. Мне казалось, что я снова вернулся в прикарпатскую глубинку.

Через некоторое время нашу неразлучную четверку с полевых работ перебросили в коровник. В нем командовала необъятных размеров, молодая и румяная доярка Олеся. Мы с утра до вечера орудовали лопатами, вилами и граблями, очищая коровник от отходов жизнедеятельности ее мычащих обитателей. Олеся нас даже пыталась приобщить к дойке. Наблюдая за неловкими движениями горожан, она заливалась громким добродушным хохотом. При этом ее тело вибрировало, как упругий холодец. Лучше всех освоил дойку Юрий. Свое маленькое тело он ловко умещал почти под коровой. Его ловкие пальцы на удивление умело и нежно массировали вымя. За высокие результаты мы его прозвали «почетный дояр». Василий действовал проще. От жестких прикосновений коровы нервничали и пытались его забодать. Рувим же все время причитал: «Ох, братцы, не к добру!»

Его преследовало опасение, что корова во время дойки вдруг взбрыкнет и, по закону подлости, угодит своим копытом точно в цель. Поэтому Рувим устраивался от нее как можно дальше. Мы с Олесей надрывались от смеха, наблюдая, как он, согнувшись в три погибели, неловко пытался подоить корову. Та, в свою очередь, относилась к его действиям с большим подозрением, что заставляло беднягу еще сильнее нервничать. При этом нас удивляла его внезапная страсть к парному молоку, хотя Рувим его на дух не переносил. По секрету он признался, что повышает свой мужской тонус по рекомендации лечащего врача-уролога. Невольно вспомнилась поговорка «Блажен, кто верует». Мы все основательно пропитались стойкими запахами коровника. Зато сельский воздух, физический труд и простая натуральная пища благотворно сказались на общем самочувствии.

В хорошем настроении мы возвратились во Львов. Ребята поспешно разъехались на укороченные каникулы. За день до своего отъезда я появился в деканате. Юрий Лозовой встретил меня, как всегда, приветливо. Указал на кресло напротив, просматривая и подписывая какие-то бумаги. Затем удивленно спросил:

– Ты где целый месяц пропадал, на курорте? Говорили же, что в колхозе. Выглядишь отменно! – После небольшой паузы он уже по-деловому продолжил: – Я вынужден обратиться к тебе с просьбой. В этом году большой наплыв абитуриентов. А с нашей кафедры, к сожалению, ушли два сотрудника. Поэтому самых успешных студентов просят поработать в составе приемной комиссии. Будете получать двойную ставку.

Декан замолчал. Я ощущал на себе его испытующий взгляд. Меня уже перестали удивлять подобные неожиданности. Видно, так было суждено. Щемящее желание укатить домой пришлось пересилить. Внешне я старался не показать, насколько огорчен.

– Когда нужно приступить к работе в приемной комиссии?

Декан пожал мне руку.

– Другого вопроса не ожидал. Завтра к десяти часам – и без выходных, весь месяц. В сентябре приступишь к занятиям позже на две недели. Упущенное легко наверстаешь.

Я вернулся в заметно опустевшее общежитие. Наблюдая, как в радостном возбуждении разъезжаются на каникулы последние его обитатели, с грустью распаковал аккуратно уложенные вещи. Сходил на почту, отправил родителям телеграмму. Не без гордости написал: «По распоряжению декана включен в приемную комиссию».