Вокруг Кремля и Китай-Города - Сутормин Виктор Николаевич. Страница 58

Единственным, кто осмелился возвысить голос против всех этих лиходейств и беззаконий, был митрополит Филипп, увещевавший царя устно и письменно, но Иван игнорировал и пастырское слово, и «филькины грамоты». Кончилось тем, что опричники выволокли митрополита из храма, избили, содрали облачение и в простой монашеской рясе увезли в ссылку.

Опричное войско понемногу разрасталось, превращаясь в дикий гибрид партийной номенклатуры, монашеского ордена и команды «тонтон-макутов». Казни становились всё более жестокими и изощрёнными – не потому ли, кстати, что царица любила такие зрелища?

А она их любила, да и брат её Султанкул тоже. Приняв крещение под именем Михаила и поступив к Ивану на службу, князь Черкасский стал главой опричной Думы. Но главным опричником был, конечно, не он. Воплотив царский замысел, эту гвардию создал воевода Алексей Басманов.

Опираясь на свою зондеркоманду, Иван намеревался перетряхнуть всё царство – можно сказать, просеять вручную. Он не только сводил счёты с недругами, он менял основы жизни: если раньше люди владели землёй, потому что она досталась от отца и деда, то теперь землю в удел давал царь. Мог дать, мог отнять. Мог переселить в другую волость, исходя из своих соображений: например, чтобы разрушить многолетние связи с соседями и оставить лишь одну связь – с тем, кто способен давать и отнимать.

В результате власть Ивана внутри страны стала абсолютной и ничем не ограниченной, к чему он и стремился. Была лишь одна проблема: опричное войско за пять лет разрослось до пяти тысяч сабель, и риск оказаться заложником этой силы беспокоил Ивана всё больше. Он вообще сделался маниакально подозрительным после смерти второй жены, хотя и охладел уже к ней, а потому отправил на богомолье надолго… и вот она вернулась, уже нездоровой, и умерла.

Царю страшно хотелось на ком-нибудь сорвать злость, и тут как раз поступил донос – глупейший, но ко времени попавший. Некий житель Новгорода сообщал, что город якобы вознамерился перейти под власть литовского короля Сигизмунда и даже грамота об этом, подписанная видными горожанами, хранится в тайнике в соборе Святой Софии.

Виктор Васнецов. Иоанн Грозный. Эскиз, 1884

Тут Иван и дал волю своему гневу. От карательного похода на Новгород и Псков не смог отговорить его даже опричный воевода Алексей Басманов – храбрый воин и весёлый собутыльник, а в недалёком прошлом новгородский наместник. Напротив, царь и его заподозрил в измене и бросил в темницу вместе с сыном, красавчиком Фёдором.

Поход возглавил другой опричник – Григорий Скуратов-Бельский, за малый рост прозванный Малютой. Скоро он стал для Ивана тем, чем для дона Корлеоне был Люка Брацци, – средством повергнуть врага в ужас одним лишь упоминанием имени, потому что не существовало на свете такого изуверства, на которое Скуратов не отважился бы, лишь только прикажи.

Николай Неврев. Последние минуты митрополита Филиппа, 1898

По дороге к Новгороду опричники уничтожали всё на своём пути, чтобы никто не смог предупредить обречённый город, а тем временем Иван с Малютой завернули в монастырь, куда был сослан лишённый сана митрополит Филипп. Царь пожелал получить благословение, монах отказал со словами: «Я благословляю добрых – на доброе». После этого Иван покинул келью, а Малюта задержался. Выйдя через несколько минут, он сообщил, что Филипп умер от духоты.

С этого момента карьера Скуратова стремительно пошла вверх. Без боя взятый город он разорял и уничтожал с такой жестокостью, какой на Руси не видывали даже от татар. Шесть недель терзали опричники несчастный Новгород, словно состязаясь в изобретении новых способов умерщвления. Людей таскали на аркане за мчащимся конём, сажали на кол, топили в прорубях, сжигали живьём…

Казалось бы, зачем Ивану понадобилось разорять один из богатейших городов своего царства? Ведь даже овец стригут ежегодно, а зарезать животное можно лишь единожды. Но дело в том, что этот русский город с его обычаем решать вопросы на всенародном вече Иван не считал своим и не видел иного способа вбить в головы новгородцев простую мысль, что существует только царская воля, и никакой другой.

К тому же в те времена объяснения с позиции силы доходили лучше всего. Например, после взятия Казани и разграбления города Иван использовал трупы жителей для психической атаки: приказал связывать убитым ноги у щиколоток, насаживать тела «верхом» на брёвна и пускать вниз по течению. По 30–40 мертвецов плыли в воде под каждым таким бревном, и торчали над Волгой их одеревенелые ноги. Когда этот молчаливый ультиматум течением донесло до Астрахани, татарский правитель города поразмыслил и решил оставить город без боя.

Наделённый воображением и острым умом, цепкой памятью и железной волей, избавленный от сентиментальных предрассудков, Иван мог стать прекрасным властителем. К несчастью для всех, судьба добавила и кое-что лишнее – эмоциональность и привязчивость. Сиротское детство царя наделило его потребностью любить: он очаровывался человеком и впускал его в своё сердце, – но от любви до ненависти один шаг, а для Ивана это расстояние было и того короче. Когда наступало разочарование, недавнего фаворита он выдирал из сердца, а чтобы заглушить боль, причинял страдания другим.

По возвращении в Александрову слободу царь приказал Скуратову произвести «розыск» по делу «о новгородской измене», и Малюта не подвёл: кто под пыткой, а кто из желания освободить для себя ступеньку на карьерной лестнице, но десятки опричников дали нужные показания, в том числе и на своё высшее начальство.

Князю Афанасию Вяземскому в прежние времена Иван доверял настолько, что в дни болезни принимал лекарства лишь из его рук, а теперь бывшего соратника велел забить палками, как собаку. Обвинённому в измене Фёдору Басманову царь предложил убить отца, чтобы доказать свою невиновность, и тот выполнил приказ – но всё равно был казнён, несмотря на то что состоял с Иваном в противоестественной связи (а может, именно вследствие этого).

Если же говорить о сластолюбии царя – то куда же без него?.. Даже в относительно цивилизованной Европе любой сюзерен располагал правом первой ночи по отношению к дочерям своих вассалов, что уж тогда говорить о Руси тех же времён? Тем более что для Руси времена не очень-то изменились, а если изменились, то в худшую сторону, ибо в XXI веке даже не сюзерен, а любой мент может любого задержанного отыметь любой шваброй, и ничего ему за это не будет (разве что уволят в случае скандала в прессе).

А царь, имея с опричниками те же отношения, что криминальный авторитет имеет со своей ОПГ, держал себя с ними как «первый среди равных», то есть воодушевлял личным примером. Другой вопрос: как Ивану удавалось совмещать самую истовую религиозность с неудержимой тягой к поступкам беспредельно грязным?.. Видимо, с трудом. Всплески жестокости чередовались у него с периодами изнурительных молений, а на закате жизни он вообще составил «Синодик опальных». Этот документ перечислял поимённо всех убитых Иваном (либо по его приказам), а в тех случаях, когда от погибших сохранились не имена, а лишь количество, указанное в докладах Малюты, царь заканчивал очередную фразу так: «им же имена сам Ты, Господи, веси [ведаешь]».

Но всё это ещё впереди, а пока палачам работы хватало. По «новгородскому делу» к смертной казни приговорили более 300 человек. Изувеченных пытками, их вывели из застенков и доставили на Красную площадь, где на помостах ждали топоры и плахи. Собравшейся толпе было объявлено, что царь помиловал 186 человек, которые и были там же отпущены. Остальным предстояли адские муки. Жившие в Москве иностранцы описали увиденное так: «Царь у многих приказал… вырезать из живой кожи ремни, а с других совсем снять кожу и каждому своему придворному определил он, когда тот должен умереть, и для каждого назначил различный род смерти: у одних он приказал отрубить правую и левую руку и ногу, а только потом голову, другим же разрубить живот, а потом отрубить руки, ногу, голову».