Удельная. Очерки истории - Глезеров Сергей Евгеньевич. Страница 104
С июля 1944 года, когда госпиталь ушел с действующей армией, Софья Александровна осталась жить в этой квартире с дочкой навсегда. Летом того же года она устроилась работать медсестрой в поликлинику № 15 Выборгского района, неподалеку от дома. Танюшу отдала в ясли недалеко от поликлиники на Фермском шоссе. До конца 1950-х годов мы так и не имели своей жилплощади, будучи прописаны у Татьяны Николаевны, и платили ей за нашу комнату.
Сразу же после окончания войны Софья Александровна неоднократно обивала пороги чиновников и депутатов с просьбой предоставить нам жилье – как семье погибшего на войне, но безрезультатно. Татьяна Николаевна любила крестницу и помогала, чем могла. В квартире царили мир и взаимопонимание. И вот пришел май 1945 года. Победу встретили в нашей квартире «со слезами на глазах». В стране наступил мир, а в нашей квартире вскоре началась «коммунальная война»...
В 1946 году моя бабушка (мамина мама) Ульяна Михайловна Яковлева, 1891 года рождения, в войну бежавшая из разбитого Новгорода и оказавшаяся за Волгой, разыскала свою дочь Софью и приехала в Ленинград – без вызова и разрешения, в товарном поезде с быками. Начались проблемы с ее пропиской, которые маме дорого обошлись: ей пришлось пойти работать в систему НКВД – фельдшером в тюремную больницу в Волосово Ленинградской области. Поехали туда зимой все вместе, втроем. По рассказам мамы, дали нам отдельный домик, поставили на довольствие – в тюрьме существовало свое подсобное хозяйство. Мне выдавали литр молока и парную печенку, там я и сделала свои первые шаги. А вокруг – тишина, безлюдье, никто друг с другом не общается, и только вой волков, которые по ночам близко подходили к домику.
В общем, трудностей там мама встретила много – и бытовых, и моральных. Отработав год, подала заявление на увольнение и с трудом вырвалась из системы, где ей предстояло бы прослужить 25 лет. Мы вернулись в Ленинград, в нашу квартиру, и бабушку прописали по этому адресу к Татьяне Николаевне Андреевой.
В августе 1946 года вернулась с фронта в свою комнату и Валентина. Вскоре она вышла замуж и привела в эту квартиру своего мужа – Владимира Ивановича Емельянова. Татьяна Николаевна удивлена: снова в квартире появляется ее девичья фамилия и имя пропавшего без вести ее сына Владимира.
В январе 1950 года в семье Емельяновых родилась дочь Елена. Помню тот день, когда вся квартира готовилась к их встрече из роддома. Надо было срочно купить молока «из-под коровки». Тогда на Удельной многие держали коров. Мы брали молоко в частном доме, у Ивановых на проспекте Энгельса, стоявшем на месте сегодняшнего здания Пенсионного фонда, и мне было поручено показать это место. Был солнечный морозный день, дядя Володя, как я его звала, быстро вез меня на финских санях по Ярославскому проспекту в сторону Поклонной горы, потом мы свернули на Мезенскую улицу, пересекли проспект Энгельса. У меня дух захватывало от быстрой езды, сверкающего снега и ожидания чего-то неожиданного. Потом я долго вспоминала эту поездку. Я любила поболтать с дядей Володей, он научил меня играть в шахматы, и мы с ним часто сражались за шахматной доской.
С Леной мы росли как сестры. Я была старше на шесть лет и нянчилась с ней вечерами, когда Валентина Викторовна работала в том же почтовом отделении № 17, но уже на проспекте Энгельса.
Сколько себя помню, я очень любила комнату Татьяны Николаевны. В отличие от нашей пустой комнаты, где вся мебель состояла из чемоданов (стол – это чемодан на чемодане, покрытый салфеткой, сшитой из чехла парашюта с аэродрома «Сосновка» и вышитой мамой, вместо шкафа тоже стопка чемоданов), у Татьяны Николаевны было много старинной мебели: большой письменный двухтумбовый стол с зеленой суконной обивкой и с серым мраморным чернильным прибором, бронзовая голова оленя на такой же мраморной подставке. На раскидистых оленьих рогах лежали карандаши и перьевые ручки, пресс-папье – тоже из серого мрамора.
Многие вечера мне доводилось провести за этим столом. Помню, на нем стояла очень красивая деревянная шкатулочка с плотной крышкой, из которой очень пахло ментолом. Над столом висела большая фотография Татьяны Николаевны: портрет в овале великосветской дамы в шляпе с вуалью. А еще в комнате стоял большой одностворчатый шкаф из красного дерева, на котором красовались две большие фарфоровые вазы с рисунками типа голландских пейзажей и охоты. Большое, до потолка, трюмо стояло в углу между двумя окнами.
Т.Н Андреева у блокадных могил на Пискаревском мемориальном кладбище. Фото 1960-х гг.
Что еще привлекало меня, да и всех остальных соседей по квартире, так это репродуктор в виде черной тарелки, который висел в комнате Татьяны Николаевны над дверью. У нас радио не было. Мы всегда собирались у нее в комнате и слушали концерт по заявкам для моряков и полярников, который начинался позывными песни «Летят белокрылые чайки». И с интересом ждали сообщений, начинающихся с позывных «Широка страна моя родная...» и голоса Левитана «Говорит Москва». После чего сообщалось про снижение цен на продукты питания и промтовары.
Хозяйка квартиры Т.Н. Андреева
Татьяна Николаевна была центром досуга в нашей квартире. Долгими зимними вечерами собирались мы в ее комнате за большим прямоугольном столом и играли в лото, в домино и в карты, особенно в девятку. Вместо денег на кон ставили канцелярские кнопки. Хозяйка квартиры очень любила собирать у себя застолье. Отмечались все праздники и обязательно Татьянин день, 25 января. День рождения свой она держала в секрете, поэтому, как я себя помню, ее возраст остановился на пятидесяти пяти. Собирались друзья с завода и соседи по дому.
Хорошо помню кухню в нашей квартире. В ней стояла большая эмалированная раковина, когда-то сиявшая белизной. Но такой я ее уже не помню. Медный водопроводный кран моя бабушка начищала до блеска речным песком с раздавленной в нем красной бузиной, растущей во дворе, а зимой клюквой, собранной на болотах за Сосновкой. Такой пастой чистилась вся алюминиевая кухонная посуда и медный таз для варенья у Татьяны Николаевны. Все это парадным блеском сияло на кухонной полке вдоль стены.
На кухне была дровяная плита, на которой пеклись пироги по праздникам, в остальные же дни готовили на керосинках или примусах, стоявших на этой плите. Где-то в году 1956-м или 1957-м нам провели газ, и на кухне появилась четырехконфорочная плита и большой счетчик на стене. Правда, использовались только три горелки по числу комнат. Больше якобы не позволял метраж кухни. Но долго мы еще не расставались с дровяной плитой, потому что пироги, испеченные в ней, намного превосходили по вкусу те, что готовились в газовой духовке...
Обогревалась кухня круглой печкой – она стояла в нашей комнате и одной стенкой примыкала к кухне. Примыкал к кухне и туалет с водопроводом и канализацией. Он был холодный, поэтому зимой дверь по возможности держали открытой.
Прихожая была небольшая, туда выходили три двери из комнат, часть печки семьи Емельяновых, где они сушили белье, и еще в углу рядом с нашей дверью выступал большой кусок дымохода с вьюшками.
Входная дверь никогда днем не закрывалась, если кто-то из жильцов был дома, только поздно вечером последний пришедший жилец закрывал дверь на ключ. А двери в комнаты, конечно, были закрыты. На входной двери снаружи висел общий почтовый ящик.
Звонок на входе в квартиру тоже был один на всех. С улицы в квартиру входили через небольшое крыльцо с навесом, далее – через парадную, в ней была лестница на второй этаж, где находилась еще одна точно такая же квартира. Когда-то, еще до войны, под лестницей был чулан, с которого, предположительно, и начался пожар в 1937 году. Поэтому при мне уже под лестницей ничего не стояло, кроме выставленных на лето зимних оконных рам. Дверь в парадную никогда не закрывали, кроме как в сильные зимние морозы.