Сестричка - Чэндлер Раймонд. Страница 33

На дорогу у мисс Гонсалес ушло чуть больше десяти минут. Я услышал, как открылась и закрылась дверь, вышел в приемную и увидел эту Всеамериканскую Гардению. Восхищенно уставился на нее. Глаза же Долорес были глубокими, темными и суровыми.

Она была в черном, как и накануне вечером, но на сей раз в сшитом на заказ костюме, щегольски заломленной широкополой черной соломенной шляпе; воротник белой шелковой блузки был отогнут поверх воротника жакета, шея была смуглой и мягкой, а губы красными, как новенькая пожарная машина.

– Я долго ждала, – сказала Долорес. – И не обедала.

– А я обедал, – сказал я. – Цианидом. Очень плотно. Синева только что прошла.

– Мне сейчас не до смеха, амиго.

– Вам и не нужно смешить меня. Я смешу себя сам. Совершенно бескорыстное деяние. А потом катаюсь от смеха. Прошу.

Мы вошли в мой частный мыслительный салон и сели.

– Вы всегда носите черное? – спросил я.

– Ну да. Оно действует очень возбуждающе, когда я раздеваюсь.

– Вам необходимо говорить, как шлюха?

– Ты плохо знаешь шлюх, амиго. Они в высшей степени респектабельны.

Кроме самых дешевых, конечно.

– Угу, – сказал я. – Спасибо, что просветили. Что это за срочное дело, о котором нам надо поговорить? Улечься с вами в постель – дело не срочное.

Это можно устроить в любой день.

– Ты в дурном настроении.

– Да, в дурном.

Долорес вынула из сумочки длинную коричневую сигарету и осторожно вставила в золотые щипчики. Подождала, чтобы я поднес ей огонь. Не дождалась и прикурила сама от золотой зажигалки.

Держа щипчики рукой в черной перчатке с раструбом, она глядела на меня бездонными черными глазами, в которых уже не было смеха.

– Ты бы хотел улечься со мной в постель?

– Как и любой мужчина. Но давайте пока не будем касаться секса.

– Я не провожу резкой границы между делом и сексом, – спокойно сказала она. – И не пытайся меня унизить. Секс – это сеть, в которую я ловлю дураков. Кое-кто из них полезен и щедр. Иногда кое-кто бывает опасен.

И приняла задумчивый вид.

– Если вы хотите выяснить, – сказал я, – известно ли мне, что представляет собой определенный человек – то да, известно.

– Ты сможешь это доказать?

– Вряд ли. Полицейские не смогли.

– Полицейские, – с презрением проговорила Долорес, – не всегда говорят все, что знают. Не всегда доказывают все, что могут доказать. Ты, наверное, знаешь, что в феврале он десять дней просидел за решеткой.

– Да.

– Тебе не кажется странным, что он не освободился под залог?

– Я не знаю, на каком основании его держали в камере. Если как важного свидетеля...

– А ты не думаешь, что он бы мог изменить это самое основание на допускающее освобождение под залог – если бы захотел?

– Как-то не думал об этом, – солгал я. – Мы с ним не знакомы.

– Ты ни разу не разговаривал с ним? – небрежно, даже слишком небрежно, спросила Долорес.

Я не ответил.

Она коротко хохотнула.

– Совсем недавно, амиго. Возле дома, где живет Мэвис Уэлд. Я сидела в машине на другой стороне улицы.

– Я там случайно с кем-то столкнулся. Это он?

– Не пытайся обмануть меня.

– Что ж, ладно. Мисс Уэлд была со мной очень несдержанной. Я ушел злющим. И тут навстречу мне попался этот красавчик с ее ключом в руке. Я вырвал у него этот ключ и швырнул за кусты. Потом извинился, поднял ключ и вернул ему. Мне показалось, что он славный парень.

– Оч-чень славный, – протянула Долорес. – Он был и моим любовником.

Я хмыкнул.

– Как ни странно, мисс Гонсалес, ваша любовная жизнь меня мало интересует. Полагаю, в ней участвовало немало людей – от Стейна до Стилгрейва.

– Стейна? – негромко переспросила Долорес. – Кто такой Стейн?

– Бандит из Кливленда, которого в феврале застрелили перед вашим домом.

Он снимал там квартиру. Думаю, вы могли его знать.

Она издала серебряный смешок.

– Амиго, есть мужчины, которых я не знаю. Даже в Шато-Берси.

– Газеты писали, что он был убит в двух кварталах оттуда, – сказал я. – Меня бы больше устроило, если б это произошло прямо перед вашим домом. А вы смотрели из окна и все видели. Видели, как убийца дал деру, прямо под уличным фонарем оглянулся, свет упал на его лицо, и это оказался не кто иной, как старина Стилгрейв. Вы узнали его по накладному носу и высокой шляпе с сидящими на ней голубями.

Долорес не засмеялась.

– Тебя больше бы устроило такое положение дел, – промурлыкала она.

– Так мы загребли бы больше денег.

– Но Стилгрейв сидел в тюрьме, – улыбнулась Долорес. – А даже если бы и не сидел. Даже если бы, например, я оказалась в близких отношениях с неким доктором Чалмерсом, бывшим врачом окружной тюрьмы, который в одну из интимных минут сказал бы мне, что выдал Стилгрейву пропуск на посещение зубного врача – под конвоем, разумеется, – и как раз в тот самый день, когда произошло убийство. Пусть даже все это окажется правдой, разве лучшим способом использования этих сведений будет шантаж Стилгрейва?

– Не хочу хвастаться, – сказал я, – но я не боюсь Стилгрейва и даже дюжины таких, как он.

– Ну а я боюсь, амиго. В этой стране быть свидетелем убийства небезопасно. Нет, шантажировать Стилгрейва мы не станем. И будем помалкивать об убийстве мистера Стейна, которого я могла и не знать.

Достаточно того, что Мэвис Уэлд – близкая подружка известного гангстера и появляется с ним на людях.

– Надо еще доказать, что он известный гангстер, – возразил я.

– Разве мы этого не можем?

– Каким образом?

Долорес разочарованно скривила губы.

– Но я была уверена, что именно этим ты и занимался последние два дня.

– Почему?

– У меня есть свои причины.

– Не представляю, какие.

Она бросила окурок коричневой сигареты в пепельницу. Я подался вперед и загасил его тупым концом карандаша. Долорес легонько коснулась моей руки пальцем в перчатке. Улыбка ее была очень соблазнительной. Она откинулась назад и забросила ногу на ногу, в глазах заплясали огоньки. С последнего заигрывания со мной, по ее меркам, прошло очень долгое время.

– Любовь – как скучно это звучит, – задумчиво сказала она. – Поражаюсь, что язык, столь изысканный в любовных стихах, может назвать ее таким слабым словом. В нем нет жизни, нет звучности. Оно ассоциируется у меня с маленькими девочками в платьицах с оборками, с розовыми улыбочками, робкими голосками и, очевидно, очень грязным бельем.

Я промолчал. Долорес снова перешла на деловой тон.

– Мэвис будет получать теперь семьдесят пять тысяч за фильм и в конце концов дойдет до ста пятидесяти. Она пошла вверх, и ничто ее не остановит.

Разве что серьезный скандал.

– В таком случае, кому-то надо объяснить ей, кто такой Стилгрейв, – сказал я. – Почему бы не вам? И кстати, если мы будем располагать неопровержимыми данными, то как поведет себя Стилгрейв, видя, что мы подбираемся к мисс Уэлд?

– А разве ему нужно знать? Не думаю, что она расскажет ему об этом.

Собственно, я полагаю, что Мэвис порвет с ним напрочь. Но для нас это не будет иметь значения – если мы добудем доказательства. И если она будет знать, что они у нас есть.

Долорес рукой в черной перчатке с раструбом потянулась было к черной сумочке, потом побарабанила пальцами по краю стола и вернула руку на прежнее место. На сумочку она не смотрела. Не смотрел и я.

Я встал.

– У меня могут оказаться перед мисс Уэлд кой-какие обязательства. Вам это не приходило в голову? В ответ Долорес лишь улыбнулась. – И поскольку дело обстоит именно так, – сказал я, – не думаете ли вы, что вам пора убираться к черту?

Долорес взялась за подлокотники и, все еще улыбаясь, стала подниматься.

Я схватил ее сумочку прежде, чем она успела протянуть к ней руку. Глаза ее вспыхнули. Она издала звук, похожий на плевок.

Открыв сумочку, я порылся в ней и обнаружил белый конверт, показавшийся мне довольно знакомым. Вытряс из него фотографию, сделанную в «Танцорах», – обе ее части были сложены и наклеены на листок бумаги.