Мобильные связи (сборник) - Арбатова Мария Ивановна. Страница 46

Лина пробралась в конец стола к Сергею Романычу. Его насиловала дама, живущая на собирании пустых бутылок.

– Вы такой известный человек, вы должны найти мне спонсора на издание книжки «Письма Пушкина южного периода», – говорила она, теребя его за короткий рукав рубашки.

– Голубушка, но у меня нет богатых друзей. Кроме того, спонсора надо убедить в том, что ему необходимо потратить именно столько денег именно на эту книгу, – растерянно отбивался Сергей Романыч.

– Вы ему скажите про будущее России, про ответственность перед потомками. Он вам поверит. Они же все дебилы! – говорила дама нараспев.

– Дебилы не умеют зарабатывать денег, – злобно влезла Лина.

– Умеют. Потому что они торгуют совестью! – настаивала дама.

– Если вы хотите просить денег на издание у киллеров, то конечно. Но все остальные торгуют своими силами и профессиональными навыками. – У Лины была масса претензий к представителям коммерческой элиты, но вид побирающейся тетки, сидящей на своем антиквариате, выводил ее из себя. – Сергей Романыч, у меня деловой разговор. Пройдемте на ту скамейку.

– Спасибо, что вырвали меня. Эта женщина просто рэкет. Она весь срок меня преследует своими «Южными письмами Пушкина», – пожаловался он, расположившись с Линой возле фонтана.

– Ну, что там дальше было? Напойте еще кусочек. А то я кому-нибудь здесь набью морду. У меня от них избыточная интоксикация, – попросила она.

– Хорошо. Но исключительно в терапевтических целях. А то мы с вами зачастили. Значит, 4 ноября, после получения Пушкиным анонимки, Натали признается ему во всем. Она показывает письма Дантеса, которые хранила, а не выбрасывала, как предписывает этикет порядочной женщине.

– Она впрямую говорит Пушкину, что любит Дантеса? – выдохнула Лина.

– Не знаю. Свидетельств нет. Полагаю, она говорит, что любила. Но он видит, что любит! Он пишет после этого Геккерену: «…чувство, которое, может быть, и вызывала в ней эта великая и возвышенная страсть, угасло в презрении самом спокойном и отвращении весьма заслуженном…» Пишет, но не верит этому ни секунды и потому изо всех сил нарывается на дуэль.

Лина добралась до гостиницы и села в уличный бар выпить джина под звездным небом. Было пусто, только за дальним столиком сидел кого-то напоминающий мужчина лет пятидесяти. На поиски лагеря оставалось завтра, обещавшее начаться с катания на катере.

Лина оттягивала это сознательно, ворошить пространство детства было боязно. Но отказаться в принципе было не в ее стиле, она считала «лучше сделать и пожалеть, чем не сделать и пожалеть». Собственно, что такого она увидит, кроме примет бессмысленного детского унижения, о котором все давно выяснила…

– Ну что? – неожиданно гаркнул мужчина с дальнего столика, сгреб бутылку водки и переместился к Лине за столик. – Одна и никому не нужна? Точно, как я!

Лина внутренне подобралась, чтобы вышвырнуть его так, чтобы с сердечными перебоями летел до пляжа Аркадии, но узнала в нем суперизвестного артиста Василия Краснова.

– Мы с тобой сейчас немножечко выпьем, – сказал Краснов, с чувством разливая водку. – А эти суки пускай утонут в собственной желчи! Правильно, девочка?

– Договорились, – ответила Лина. У нее было достаточно жизненного опыта, чтобы не спорить с сильно подпившей звездой, для которой весь мир – сцена.

– Какая ты ласковая, – ответил артист. – Сейчас берем такси и едем к тебе.

– Я живу в этой гостинице, – объяснила Лина.

– Еще лучше. Только не говори, что ты меня не хочешь. А то я пойду к администраторше. Мне ведь ни одна баба не откажет. Соображаешь?

– Ни одна, – бережно ответила Лина, представив, что переживет от подобного предложения пожилая, вяжущая носки администраторша.

– Приехал, блин, сниматься в каком-то говне! Налили подливки по телефону. А в натуре: сценарий – блевотина, режиссер – педрила, денег – с мухину письку! Понимаешь, девочка? Что остается делать? Материться и плакать! – Он бодро выпил свой стакан и налил еще. – Умру я скоро! А меня еще никто толком не снял…

– Ну, зачем так мрачно? – приободрила Лина.

– А ты знаешь, что у меня уже было два микроинфаркта, девочка? Я уже слышал, как курносая цокает каблуками! А ведь я еще ничего не успел сказать… – сказал он, и его огромные глаза заблестели.

Краснов был большой артист, и если б Лина не знала, что плакать во ВГИКе учат на первом курсе, она бы разрыдалась в ответ.

– Жена у меня – сука. Дочка – проститутка! Понимаешь? – сказал Краснов и начал массировать область сердца. – Бабы, их бить надо чаще! Мало я баб бил! Как говорил один мой знакомый: «Угораздило же меня с душой и талантом родиться в России!»

– Это Пушкин говорил, – машинально поправила Лина.

– Нам, татарам, одна хрен… – уронил Краснов на грудь кудрявую седеющую голову. Лина залюбовалась, это практически был кадр из фильма-хита, где он играл преданного корешами криминального авторитета.

– Я очень люблю вас как артиста, – сказала она, понимая, что наступил момент социальных поглаживаний.

– А ты откуда знаешь, что Пушкин? – спросил Краснов, уголки его рта потеплели от признания. – Ты учительница? Давно я не спал с учительницами… Слушай, девочка, я тебя хочу. Но сначала я хочу писать. Где тут писают?

– По поводу писать – вон те кусты роз. По поводу остального – мимо. – Лина все еще сдерживала хихиканье.

– Ну, я пошел в розы. – Артист более-менее вписался в вертикаль и с трудом двинулся к кустам. – А ты пока настраивайся, девочка. Внутренне собирайся. А то помирать станешь, вспомнить будет нечего…

Лина нежно проводила глазами его удаляющуюся двухметровую фигуру, со всех сторон и во всех позах исследованную кинематографом, допила джин и приготовилась быстро слинять, но из кустов раздался сначала дикий хруст, а затем дикий вопль.

Лина бросилась туда и обнаружила Краснова лежащим в полуспущенных брюках, держащимся за сердце и хватающим воздух потемневшими губами. Она чуть с ума не сошла от страха и, представив, во что может вылиться любое неграмотное телодвижение в ситуации с известным артистом в кустах при по неизвестным причинам спущенных брюках, побежала в гостиницу к администраторше.

– «Скорую»! – заорала она на все фойе. – Вызовите «скорую»! Там Василий Краснов в кустах! Ему плохо! У него было два инфаркта!

– Господи боже мой! – запричитала пожилая администраторша, недальновидно назначенная Красновым в качестве объекта сексуального потребления. – Бежите скорей к нему, а я жену позову из пятидесятого номера! Может, какую таблетку даст! У нас «скорая» ездит редко и медленно! Толку от нее – кот наплакал!

– Лучше я к жене в пятидесятый, а вы к нему! – крикнула Лина и, не дожидаясь лифта, понеслась вверх через две ступеньки.

«Редко битая», по уверениям Краснова, жена оказалась милой дамой в пеньюаре.

– Упал? – спросила она, зевая. – Спасибо. Сейчас я спущусь. Только кофту надену. Да вы не волнуйтесь так. Столько водки жрать, здоровое сердце не выдержит…

Лина побежала вниз. Краснов сидел на газоне, штаны были в общих чертах натянуты, дышал он еще плохо, но глаза уже блестели. Администраторша летала вокруг него, как бабочка вокруг свечи, протирая носовым платком, намоченным в водке, веер царапин на знаменитом лице:

– Голубчик ты мой! А я подую, чтоб не щипало… Розы-то они, сволочи, с шипами. Что ж тебе в тех розах-то понадобилось? А на них еще пыль всякая, можно сказать, инфекция…

– Видишь, девочка, какие из-за тебя издержки… – агрессивно начал было Краснов, морщась от боли и массируя сердце, но вдруг лицо его вспыхнуло глубоко жалобной гаммой.

За Лининой спиной нарисовалась «мало битая жена».

– Масик, – сказала она голосом оперуполномоченного, – что ж ты, свинья, с рожей сделал? У тебя ж с утра съемки.

– Зашпаклюют, не развалятся. Лучше посмотри, как я ушибся, идти не могу, – заканючил артист.

– Как ты ушибся, меня не волнует, если помнишь, завтра ты снимаешься на лошади. И никакого дублера не заказано. Так что, масик, будешь скакать по системе Станиславского.