Навь и Явь (СИ) - Инош Алана. Страница 221

«Я не звал тебя, уходи! – рявкнуло в голове у Дарёны. – Уходи, или я разорву тебя!»

– Батюшка, я верю, что в глубине душе ты – прежний, – сказала Дарёна, не двигаясь с места. Смерть дышала смрадом ей в лицо, и только кинжал помогал ей держаться прямо, со спокойным, мягким достоинством.

Оборотень с громовым рёвом взвился на дыбы, но чёрная шаровая молния сшибла его с ног: это на него грудью налетел Грогей. С жалобно-недоуменным скулежом тот упал, а Грогей прижал его к земле передними лапами, придавив его всей тяжестью своего могучего, мускулистого тела.

– Батюшка! – склонилась над поверженным оборотнем Дарёна.

«Не трогай! Не прикасайся!» – проревел голос в голове.

– Ты предупреждал во сне, что будешь противиться, и что это не должно меня смущать… – Руки Дарёны коснулись тусклого меха, бережно гладя его и зарываясь пальцами в глубину свалявшегося подшёрстка. – Ты хотел, чтобы я помогла тебе освободиться. Я не причиню тебе зла, я пришла с миром! Тише… тише, батюшка. Всё хорошо.

Оборотень уже не бился под нажимом собрата, а только сипло хрипел. Шерсть растаяла, когтистые лапы стали руками, а мученически оскаленная морда – бородатым лицом измождённого человека, в котором Дарёна далеко не сразу узнала своего отца. Пряди его длинных волос спутанными сосульками падали на когда-то сильные и могучие, а теперь острые и костлявые плечи; на боках под кожей проступали рёбра, на спине бугрились позвонки хребта, а под впалыми, горячечно блестящими глазами пролегли чёрные круги.

– Что ты наделал, Грогей! – прохрипел он. – Зачем ты ей помог, предатель? Ведь я же просил тебя… Просил убивать всех, кто станет меня искать! Это мои враги, встреча с которыми сулит мне погибель…

Грогей отпустил его и отступил в сторону, а Дарёна накинула свой плащ на нагое тело отца. Как непохож он был на Добродана из сна! Больное, озлобленное существо лежало перед ней, корчась и извергая из желудка какую-то чёрную жижу, кашляя и захлёбываясь хрипом. Длинная судорога сотрясла его тело, и он безжизненно затих, а к горлу Дарёны подступил колкий ком рыдания.

– Батюшка… – Дрожащие пальцы коснулись спутанных волос, разглаживали морщинки на лбу, причёсывали поседевшие кустики бровей. – Ты меня слышишь? Не умирай, прошу тебя…

В щёлках разомкнувшихся век замерцали слабые искорки взгляда, в густой бороде угадывалась улыбка.

– Дарёнка… Ты умница. – Сдавленно-злой, каркающий выговор изменился, прозвучав слабо, но светло и мягко, и Дарёна со слезами узнала наконец родной голос, который она не слышала с детства. – Вук и вправду не звал тебя. Тебя звал я, дитя моё – я, твой отец, Добродан. Тот, кто называл себя Вуком, родился из моей души; он вобрал в себя мою память, мои обиды, мою злость и горечь, мою ненависть и ревность – всё, кроме моей любви. Он почти вытеснил меня и заставил замолкнуть, но мне удалось послать тебе весточку, Дарёнка, пока он спал. Теперь Вук мёртв. Ты победила его… Мы победили.

Слабая, костляво-когтистая рука выбралась из-под плаща и потянулась к щеке Дарёны. Та прильнула к ней, роняя слезинки и смеясь сквозь рыдания, окутанная счастливым хороводом живых огоньков, а лес ласково шелестел и одобрительно поскрипывал, радуясь встрече отца и дочери.

– Я так рада, что ты вернулся, – всхлипывала Дарёна, причёсывая пальцами пряди над лбом Добродана. – Мне так много надо тебе рассказать!

– К чему слова? Я и так вижу: у тебя всё хорошо, – с усталой улыбкой проронил отец. – Скажи только, что стало с Радятко?

– Он жив-здоров, батюшка, – успокоила его Дарёна. – И матушка тоже здорова, и Мал.

Веки отца сомкнулись, с губ слетел чуть слышный вздох, а лицо разгладилось, озарённое внутренним светом покоя, и на нём проступили черты, родные и знакомые Дарёне до щемящей берёзовой боли, до шелестяще-солнечной тоски из детства.

– Хорошо, – прошептал он, открыв глаза и устремив задумчиво-далёкий взор в тёмное небо. – Я рад. Но тебя, кажется, что-то снедает, доченька. Я ещё тогда, во сне, видел в твоей душе какое-то недоумение… Ты хотела о чём-то спросить, быть может?

– Батюшка! – спохватилась Дарёна, вспомнив о своём главном вопросе. – Вук, наверное, должен был знать, где часть души моей супруги Млады и души всех погибших жриц Лалады, а также убитых в бою кошек. Вукмира сказала, что только у навиев есть ответ… Она говорила про какой-то тёмный чертог. Он существует?

– Да, – хрипловатым выдохом слетел с уст отца ответ. – Чертог этот зовётся Озером потерянных душ… Оно залегает в подземной пещере прямо под старым проходом в Навь – тем, что за Мёртвыми топями. Силой этих душ питается волшба, которая сдерживает дыры в оболочке Нави, не давая ей расползтись по швам. Не советую тебе соваться туда, Дарёнушка… Ни одну душу оттуда нельзя вернуть, если взамен для равновесия не предложить другую. Коли в Озере станет хоть на одну душу меньше, стяжки из волшбы могут порваться, и Навь погибнет. Не то чтобы мне очень жаль этого мира, но и там, должно быть, есть неплохие люди. Я верю, что ты готова принести себя в жертву ради спасения той, кого любишь, но как станет жить она – без тебя? Нет, дитя моё, лучше оставить всё как есть.

Добродан на несколько звенящих мгновений смолк, утомлённо прикрыв глаза: очевидно, ему было трудно говорить. В душу Дарёны ледяным ужом заползало предчувствие горя, и она трясущимися пальцами гладила впалые щёки отца.

– Батюшка… С тобой всё будет хорошо! Ты ведь поправишься, да? Оборотни живучи… Вот и ты выздоровеешь.

– Увы, доченька, – прошептал Добродан. Из-под его обессиленно нависших век на Дарёну глядела унылая пустота. – Вуку суждено было умереть от родной крови… Таково уж проклятие чёрной кувшинки. Он умер, но и мне недолго осталось – ведь у нас с ним одно тело. Но я не жалею… Несколько мгновений свободного бытия стоили дорого, но я заплатил эту цену и рад, что увиделся с тобой. Твоих братцев и матушку я уже не увижу, но скажи им при встрече… Скажи, что я победил Вука. И помогла мне в этом ты.

– Как же так, батюшка?! – Слёзы покатились по обмершим, оледеневшим щекам Дарёны, она вжималась лбом в холодеющий лоб отца и тряслась от тихих рыданий. – Так не должно быть, это несправедливо! Ты победил Вука… чтобы умереть?!

– Так уж вышло, доченька. – Ресницы отца отяжелели, смыкаясь, губы тронула слабая улыбка. – Не плачь обо мне, я ухожу спокойным и счастливым. Будьте счастливы и вы все…

Огоньки медленно кружились в прощальном танце, опускаясь на траву и щекоча застывшее в далёком неземном умиротворении лицо Добродана, осыпая его волосы и сливаясь над ним в сплошной сияющий щит. Его тело скрылось под ними, а когда светлячки разлетелись врассыпную, на земле остался только плащ Дарёны.

Тёплый пушистый бок Грогея принял все её слёзы, а его сородичи, сопя, тёрлись о Дарёну мордами.

– Благодарю… Благодарю, мои хорошие, – только и могла бормотать она, запуская пальцы в густую шерсть, гладя лобастые головы и почёсывая Марушиных псов за ушами.

«Лучшего конца у твоего отца не могло быть, – прогудел в её голове голос Грогея. – Не плачь, лучше порадуйся за него: он теперь свободен».