Навь и Явь (СИ) - Инош Алана. Страница 226

Тихорощенский мёд вечерних лучей косо струился между могучими стволами сосен, погружённых в чистый, горьковато-смолистый покой. Голова Радимиры на ослабевшей шее измученно клонилась то на грудь, то на плечо, и Дарёна, встав вплотную к женщине-кошке, подставила свою голову в качестве опоры. Прислонившись виском к её лбу, Радимира приподняла уголки губ в угасающей улыбке.

– Не вини себя ни в чём. И пусть Шумилка не горюет, – прошелестел её шёпот. – Я не держу ни на кого обиды.

К богатырскому, липковато-шершавому стволу чудо-сосны она была привязана простынями: верёвки больно врезались бы в тело, а широкие полосы ткани мягко поддерживали слабую Радимиру под мышками и вокруг пояса.

– Ступайте, – пуховой струйкой прожурчал голос новой Верховной Девы, Левкины. – Слияние с тихорощенским древом – таинство, оно должно проходить вдали от посторонних глаз.

Преемница Вукмиры, невысокая, по-девичьи хрупкая, со спины могла показаться совсем юной, но лицом обладала благородно-волевым и величавым – с горбинкой на носу и ямочкой на подбородке. Рыжевато-русые пряди волос колыхались под ветерком, достигая кончиками колен, а светло-карие, медово-золотистые очи в пушистом обрамлении длинных ресниц дышали мягкой тысячелетней мудростью.

– Позволь нам остаться, Левкина, – молвила Лесияра. – Мы – не посторонние, уж поверь мне.

– Я всем сердцем понимаю ваше искреннее желание быть с нею до конца, – вздохнула главная жрица Лалады, обойдя княгиню сзади и невесомо скользнув рукой в широком рукаве по плечам княгини. – Но всё же вынуждена настаивать.

– Прошу тебя, Верховная Дева… – Лесияра с почтительным поклоном поймала руки Левкины и вкрадчиво сжала в своих. – Сделай для нас исключение. Мы не станем тревожить покой Тихой Рощи слезами и громкими стенаниями… Разреши нам остаться.

Просить Лесияра умела не хуже, чем повелевать: вид её склонённой головы, седина на которой мягко сияла румянцем вечернего солнца, не мог оставить непоколебимым ни одно, даже самое непреклонное сердце. Ресницы Левкины опустились долу в раздумьях, и весь её облик олицетворял собой сомнение.

– Мне очень хотелось бы удовлетворить ваше желание, – промолвила она наконец. – Право, даже не знаю, что сказать…

Дарёна застыла около Радимиры твёрдо – только дюжина дружинниц могла бы оторвать её от привязанной к дереву женщины-кошки; наверно, она слилась бы с сосной вместе с нею, если б не тёплая ниточка, соединявшая её душу с землёй, на которой ещё оставались супруга и малышка Зарянка. Ресницы и губы Радимиры уже сомкнулись в преддверии многовекового покоя, но пальцы ещё слабо отвечали на пожатие. Вдруг в звонко-солнечной тишине Рощи светлым вздохом раздался голос матушки:

– Государыня… Ты уверена, что спасения нет, но позволь всё же испробовать одно, последнее средство. Хуже оно точно не сделает. Ежели и оно не поможет… Что ж, сосна примет Радимиру.

– Что же это за средство? – Голос Лесияры прозвучал глухо и печально, без единой живой искорки надежды.

– Сейчас увидишь.

Ждана решительно исчезла в проходе, а вернулась очень скоро, но не одна: следом за нею на мягкую тихорощенскую травку ступили сапоги рослой черноволосой женщины в очелье с подвесками и перьями. Её смугловато-точёное, темнобровое лицо сверкало необыкновенно острой, небесно-пронзительной синью глаз, иномирной и чарующей; ростом и одеждой она напоминала дочерей Лалады, отличаясь от них разве что длиной волос.

– Пусти-ка, – сказала она Дарёне, мягко отстраняя её от Радимиры. Её тонкие, бронзово-золотистые пальцы с острыми ногтями взяли лицо женщины-кошки за подбородок и приподняли его. – Ну и куда ты собралась, м? Нет, жизнь – слишком дорогой подарок, чтобы её вот так терять.

Из мешочка на шее черноволосой незнакомки сверкнул радужно-тёплый, прозрачный самородок; прижав его к груди Радимиры, она закрыла глаза, став сосредоточенно-суровой, неземной, как далёкие облака, подрумяненные закатом. На одно тихое мгновение сияние поглотило их обеих, а когда растаяло подснежниковым облаком, глаза Радимиры были открыты и смотрели в упор на смуглую целительницу. Руки женщины-кошки, ещё несколько мгновений назад безжизненные и слабые, поднялись и сомкнулись в кольцо объятий.

– Рамут?… – Набравший силу голос Радимиры покачнул закатное пространство между соснами.

Их лица сблизились, но поцелуй спугнутым призраком улетел в бестревожное небо над Рощей: пальцы той, кого назвали Рамут, ласковой преградой легли на губы Радимиры, ресницы опустились пушистыми опахалами, а брови сдвинулись крыльями чёрной птицы. Отступив назад, она сверкнула ярко-снежной улыбкой и растаяла в проходе. Радимира рванулась было вслед, но простыни не пускали.

– Рамут! Куда же ты? Да отвяжите меня кто-нибудь! – воскликнула она, досадливо и взволнованно дёргаясь.

Пальцы потрясённой Лесияры дрожали и не справлялись с узлами, и Дарёна пришла на помощь со своим кинжалом. Она перерезала ткань, и освобождённая Радимира устремилась в проход следом за Рамут.

– Ну и дела, – пробормотала княгиня, проводив её изумлённым взором, а Ждана прильнула к её плечу с тёплой, торжествующе-умиротворённой улыбкой.

Левкина оставалась безмятежно-мудрой и невозмутимой. Тронув Дарёну за рукав и приблизив губы к её уху, она молвила вполголоса:

– По-моему, тебя кое-кто ждёт дома.

Дарёна замерла в сосновой тишине, наполненной звонкой, пронзительной догадкой.

– Матушка, государыня Лесияра… Я… Мне надо домой, – только и смогла она пробормотать.

– Ступай, дитятко, – кивнула Ждана, и догадка Дарёны золотилась в солнечной глубине её глаз, как семечко в янтаре.

Дома Дарёну встретил сморённый вечерним солнцем сад. В его ленивом шелесте ей мерещился ласково-облегчённый вздох, и когда дверь открылась, Дарёна уже знала, что скажет плачущая от радости Рагна.

– Где тебя носит? Млада тебя зовёт!

Матушка Крылинка тоже утирала счастливые слёзы, гладя и вороша рано поседевшие кудри дочери. Млада сидела в постели с Зарянкой на руках, и на её губах впервые за долгое время проступала улыбка – пусть слабоватая и усталая, как осеннее солнце, но вполне осознанная, настоящая. Чувствуя нарастающую блаженную слабость, Дарёна ухватилась за дверной косяк; встреча с незабудковыми очами чёрной кошки надвигалась со сладкой неизбежностью, слишком прекрасная и яркая, чтобы устоять на ногах под её светлой тяжестью. Удивительное дело: ни разу не подвело Дарёну присутствие духа на поле боя, среди сражённых песней навиев; не лишилась она чувств от страха, когда глядела в жёлтые глаза Марушиных псов в лесу; не убежала Дарёна прочь и от жуткого отражения в зеркале из хмари, а рука её не дрогнула, нанося удар кинжалом обвившемуся вокруг тела щупальцу, но сейчас, под взглядом Млады, она сползла на пол по косяку, пронзённая знакомой ласковой синевой родных глаз.

– Дарёнка… Лада, что с тобой?