Навь и Явь (СИ) - Инош Алана. Страница 225

Сердце ёкнуло, трепыхнулось, разливая волны горечи под рёбрами. Ждать, не отчаиваться. Может, частям души требовалось время, чтобы срастись?

За окном сгустилась серая мгла, в приоткрытое оконце дохнуло сырым ветром. Мягко зашелестел дождь, а в опочивальню бесшумно вошла Лесияра – в простом чёрном плаще, с благородно серебрящимися на плечах волнами волос. Радимира как будто спала, и княгиня не стала её тревожить, только спросила шёпотом у Дарёны:

– Как Млада? Пришла в себя?

– Пока нет, государыня, – также шёпотом ответила девушка, поднявшись со скамеечки.

– Нет, не может быть, чтобы всё это было зря… – Горькая морщинка пролегла меж бровей княгини, и беспокойная, непримиримая воля дышала в их гордом изломе. – Она обязательно очнётся. Верь, милая.

С этими словами княгиня по-родительски тепло поцеловала Дарёну в висок, и та украдкой нажала пальцами на веки, чтобы прогнать колючие предвестники слезинок. Следом за Лесиярой тихонько вошла Ждана, и в нежной, материнской глубине её глаз при взгляде на Радимиру отразилась не жалость – скорее, печаль и светлое сострадание. О встрече Дарёны с отцом ей уже, видно, поведала Горана, и она, обняв дочь, коснулась её уха вздохом-шёпотом:

– Наверно, чтобы Добродан победил, Вук должен был умереть. Порой у спасения бывает очень высокая цена…

Янтарным ожерельем легли Дарёне на душу матушкины слова. Тёплая белогорская сказка жила в её очах, побеждая сумрак и дождь, и даже сама смерть склоняла перед нею голову.

Когда глаза Радимиры снова приоткрылись, Лесияра склонилась над нею и сжала её руку в своих. Уголки губ начальницы крепости чуть дрогнули в призрачно-лёгкой улыбке.

– Здравствуй, государыня. Прикажи отнести меня в Тихую Рощу и привязать к дереву, покуда я ещё жива. – Голос её звучал до неузнаваемости тихо – так непохоже на прежние, звонкие, серебристо-стальные раскаты приказов. – Я видела своими глазами это Озеро потерянных душ… Не хотелось бы мне оказаться там после смерти.

Неумолчно, печально нашёптывал в окно дождь, шелестя серыми рукавами: «Нет надежды, нет надежды…» – но сердце Дарёны вспыхнуло гневным жаром, маковым бутоном зажглось, роняя лепестки боли.

– Нет, госпожа, нет, нет! – сквозь стиснутые зубы простонала она, гладя влажные от испарины волосы Радимиры и приникая щекой к прохладному лбу. – Рано тебе в Тихую Рощу, не смей даже думать об этом, слышишь меня?!

С тяжким вздохом прижала Лесияра руку верной соратницы к своей щеке, закрыла глаза. Серебро потерь выбелило ей волосы, иссушило когда-то сочные, чувственно-улыбчивые губы, и теперь они тонкой, жёсткой излучиной изогнулись в горьком ответе:

– Как могу я отдать такой приказ, Радимира?

– Можешь, государыня, – с умирающей лаской во взоре проронила та еле слышно. – Моя рана была бы пустяковой, ежели б не этот осколок. Нет исцеления от твёрдой хмари, ты сама знаешь…

Нервными волнами пробежали желваки на скулах Лесияры, челюсти твёрдо стиснулись, взор остро высветлился скорбно-стальным отблеском, и она, выпустив руку Радимиры, поднялась.

– Хорошо, я исполню твоё желание, Сестра.

Сжавшись на своей скамеечке в комочек, Дарёна могла только качать головой в немом «нет», и в глазах Лесияры в ответ проступило обречённо-ласковое, печальное «увы». Ждана с мольбой бросилась к княгине:

– Государыня, постой! Должен ведь быть какой-то способ, какое-то средство!

Лесияра с чуть слышным вздохом качнула головой.

– Увы, лада, от твёрдой хмари и правда нет спасения. Ни вода из Тиши, ни свет Лалады… Ничто не помогало нашим храбрым кошкам, раненным на поле боя навьим оружием. Боюсь, у нас совсем мало времени, чтобы позаботиться о душе Радимиры.

По её приказу вошли дружинницы с носилками.

Ветер ворошил пёстрое море цветов на краю горной пропасти, а на сверкающие под солнцем вершины было больно смотреть. Радимира брела вдоль кромки этого яркого, благоухающего ковра, втягивая полной грудью острую свежесть воздуха; сколько раз они встречались здесь с Олянкой – не счесть, сколько ягодно-нежных, спелых поцелуев сорвала Радимира с её губ – набралось бы не одно душистое лукошко. Горное эхо смеялось отзвуками её голоса, ветер приносил её дыхание, а синие лепестки улыбались лаской её взора.

– Где же ты, счастье моё? Где ты летаешь теперь, голубка моя белая? – сорвался вздох с губ Радимиры, согрев пучок цветов, сорванных ею непонятно зачем и для кого.

Головокружительная глубина пропасти была затянута голубовато-сизой дымкой, далеко внизу блестела узенькая лента речки, а цветочные волны ластились к ногам Рамут, шагавшей навстречу Радимире. Чёрные пряди косы трепетали, распускаясь атласными змейками на её плече, подол подпоясанной алым кушаком длинной рубашки реял на ветру, обнимая очертания её стройных ног и округлых бёдер.

– Что ты здесь делаешь, навья? – Радимира стиснула свой пучок цветов, вдыхая их грустновато-сладкий запах – запах её далёких снов, наполненных светлым туманом несбывшегося счастья.

– А что делаешь ты, кошка? – усмехнулась Рамут, сверкая на ярком солнце синеяхонтовыми щёлочками улыбчиво прищуренных глаз. – Не поспешила ли ты со вступлением на тропу смерти?

– Смерти нет, навья. – Радимира застыла, ощущая запястьями щекотную ласку пальцев этой женщины. – Есть лишь светлый покой в Лаладином чертоге. Моему сердцу остались несколько последних ударов, оно больше не может гнать кровь по жилам и поддерживать моё тело живым.

На ладони Рамут сиял в радужном венце искр прозрачный, как роса, камень, и отсветом его улыбались глаза навьи.

– Это – моё сердце. Возьми его взамен твоего, умирающего.

– Разве это не сердце твоей матери? – удивилась Радимира.

Камень тепло скользнул к ней в руку, сразу оттянув ей запястье необыкновенной живой тяжестью.

– Нет, это – моё. – Ресницы Рамут лоснились в лучах солнца, а на губах повисли не то песчинки, не то крупинки мёда.

Она прижала ладонь Радимиры с камнем к её груди, и тот вдруг жарким, сияющим сгустком света вошёл внутрь. Лучики смеха защекотали рёбра женщины-кошки, пружинистая сила наполнила ноги, а за спиной раскинулись крылья горной свободы, сияя снежной сказкой о Нярине, седом Ирмаэле и пятиглавом Сугуме.

– Теперь моё сердце – в твоей груди, кошка, – сказала Рамут. – И хочешь ты того или нет – тебе придётся с ним жить.

Сладко-жгучие лучики звезды, сияющей под рёбрами, превратили Радимиру в пушистую серую кошку, и она помчалась по цветущему лугу навстречу бесконечному белогорскому простору. Рядом с ней неслась чёрная синеглазая волчица – стройная, длинноногая, с поджарым сильным телом и великолепным мохнатым хвостом; они устроили бег наперегонки, и вперёд вырывалась то одна, то другая. Затем они швыряли в морды друг другу горный снег, и тот оседал холодными искорками на ресницах; боролись они и с водопадами, покоряли порожистые бурливые реки, а потом, выскочив на берег, встряхивались, обдавая друг друга тучей брызг. Растянувшись на солнышке, они обсыхали; ветер колыхал цветущие травы вокруг, а серые и голубые глаза были связаны прочной ниточкой взгляда.