Яд для королевы - Бенцони Жюльетта. Страница 49

— А при дворе он когда-нибудь появляется?

— Не шутите, Шарлотта! В последний раз — а было это тысячу лет назад, — он собирался драться с королем на дуэли.

— Не может быть!

После того как печальный кортеж Фонтанж растаял в дорожной дымке, король, королева и все придворные простились с Фонтенбло и вернулись в Сен-Жермен. Но семейство герцога Орлеанского не последовало за королевским, оно решило отправиться в дорогое их сердцу Сен-Клу и это решение было принято их окружением с восторгом. Герцогиня Елизавета чувствовала себя в Сен-Клу счастливее, чем во всех других дворцах, а у герцога роилось в голове множество планов по реконструкции своего любимого имения, и ему не терпелось осуществить их на практике. К тому же покои, отведенные им в Фонтенбло, казались герцогу весьма тесными, и он не мог понять, чего ради брат принуждает его тесниться в Фонтенбло, когда он мог бы жить у себя в Сен-Клу привольно и спокойно.

— Потому что в Фонтенбло мы живем одной семьей, — напоминала мужу Елизавета, которой было очень приятно каждый день видеться со своим сиятельным деверем, перед чарами которого никто не мог устоять.

— Семьей? Хотел бы я знать, что это такое, — продолжал кипятиться герцог. — Во времена негодяя Мазарини мы с Его величеством жили вместе со слугами и спорили из-за тарелки, на которую положили больше еды... Если нам не забывали ее положить! Мы спали с ним на драных простынях, тогда как Его преосвященство нежился на шелке и бархате. Изредка нас отмывали от грязи, наряжали в пышные одежды и выводили, чтобы показать народу, иностранным послам или же отвозили на праздничную мессу в Нотр-Дам-де-Пари, после чего снова отправляли в сырость и тьму. И вы мне говорите о жизни семьей? Может быть, вы знаете, что это такое? Я не имею об этом ни малейшего понятия!

С этими словами, которым громко зааплодировали молодые люди из его свиты, герцог Филипп, прикрыв лицо вуалью, чтобы палящее солнце не обожгло его нежной кожи, уселся в коляску вместе с шевалье де Лорреном, маркизом д'Эффиа и де Сен-Форжа, и кареты и коляски покатили через изобильные поля провинции Бри.

Но герцогский поезд, прежде чем отправиться в Сен-Клу, сначала должен был заехать в Пале-Рояль. Всем нужно было переменить багаж, а герцог Филипп хотел узнать еще и столичные новости. Париж всегда был близок сердцу герцога, он чувствовал себя его королем с большим правом, чем старший брат.

Едва Шарлотта внесла вещи, как ей подали записку от де ла Рейни: Шарль де Брекур вот уже два дня как вернулся, живет в семейном особняке и приводит в порядок дела. Скорее всего, он займется похоронами матери раньше, чем поедет засвидетельствовать свое почтение королю и своему начальнику, министру Кольберу. Шарлотту обрадовала эта добрая весть. Она без труда получила разрешение от герцогини Елизаветы отправиться в особняк на улице Культюр-Сен-Катрин. Герцогиня поставила лишь одно условие:

— Ни в коем случае не ходите туда одна! — распорядилась она. — Во-первых, это неприлично, а во-вторых, при таких печальных обстоятельствах лучше, если рядом будет подруга. Возьмите с собой мадемуазель де Невиль!

Лучшего Шарлотта не могла и пожелать. Пребывание в Фонтенбло сблизило девушек еще больше, хотя служба при герцогских детях была куда хлопотнее, чем при герцогине, пусть даже страдающей от болей в ноге. Свободные часы у них редко совпадали. У сироты Сесиль был хотя бы старший брат, пусть он никогда ею особенно не занимался, и она очень сочувствовала горю подруги, лишившейся из-за неслыханного преступления последней поддержки и участия. Шарлотта, как ни близка была ей Сесиль, ни словом ей не обмолвилась о своей минутной слабости, которая бросила ее в объятия Делаланда, и сама делала все возможное, чтобы забыть о нем, но все равно невольно вспоминала, и сладостная дрожь, которая пронизывала ее при этом, не способствовала ее душевному покою.

В последнюю минуту герцогиня Елизавета переменила решение и отправила с Шарлоттой вместо Сесиль мадемуазель де Теобон, она была старше, а значит, опытнее и надежнее.

Около четырех часов пополудни карета пале-рояльского дворца въехала в ворота особняка де Брекуров и остановилась посередине двора рядом с фонтаном, который уже давным-давно не журчал. Из дверей особняка вышел слуга и осведомился, кто пожаловал. Девушки назвали свои имена. Слуга произнес:

— Господин граф изволит принимать у себя даму, и я не знаю...

— Где господин граф изволит принимать даму? Надеюсь, не в спальне? — высокомерно обронила Лидия.

— О, мадемуазель, если я сказал даму, то...

— То вы выполните свой долг, если пойдете и узнаете, может ли он принять двух других дам, а не будете высказывать свои сомнения. Лично я привезла господину графу соболезнования от герцогини Орлеанской.

Слуга отправился в дом, а девушки в молчании ждали его возвращения. Тишиной был объят и весь дом, погруженный в глубокий траур. На слугах были траурные ливреи, на каждой двери висели траурные банты, ставни были плотно закрыты, и в траурной темноте позволено было гореть только свечам.

Наконец слуга вернулся и попросил Шарлотту и Лидию следовать за ним. Они вошли в просторную прихожую, откуда на второй этаж вела широкая каменная лестница, украшенная мраморными статуями в нишах, и на каждой статуе тоже была черная траурная лента. Поднявшись по лестнице, они оказались перед анфиладой комнат, едва освещенных мерцающими в темноте свечами.

Хозяин ожидал их в первой комнате. Он стоял, облокотившись на витую консоль, зеркало за его спиной было завешано белым полотном. Шарлотта давным-давно не видела своего двоюродного брата и с радостью отметила его удивительное сходство с любимой крестной. Да, за прошедшие годы он стал более мужественным, но черты лица, большие ясные глаза и наверняка улыбка, если бы он мог улыбнуться, были материнскими.

Хозяин и гостьи обменялись положенными поклонами и реверансами, после чего мадемуазель де Теобон произнесла маленькую трогательную речь и передала письмо герцогини Орлеанской, а затем отошла немного в сторону, уступив место Шарлотте. Та сделала шаг вперед со слезами на глазах, готовая упасть в объятия своего кузена, чтобы вместе с ним оплакать жестокую, немыслимую потерю. Но Шарль де Брекур остался стоять на месте, пронзая ее ледяным жестким взором.

— Как вам не совестно посметь прийти сюда, выставляя напоказ свое горе! Неужели вы думаете, я не знаю, кто был причиной чудовищной, бесчеловечной кончины моей матери?!

Шарлотта, не ожидавшая услышать столь страшное и столь прямо высказанное обвинение, растерялась и спросила дрожащим голосом:

— Неужели вы хотите сказать...

— Что моя мать погибла из-за вас? Да! Именно это я и хочу сказать! Именно это я говорю и даже громко кричу об этом! Кто, как не она, предоставила вам убежище после вашего более чем странного бегства из монастыря урсулинок? То, что вы нашли у нее приют, и ее отказ вернуть вас мадам баронессе навлекло на нее ненависть этой отвратительной женщины! Я готов поклясться именем Господа, что именно баронесса наняла негодяев-разбойников и они убили нежнейшую из матерей!

Пафос этой обвинительной речи показался Шарлотте фальшивым. Но ей на помощь пришли гнев и обида.

— Почему бы вам не направить жалобу королю? — спросила она, высоко подняв голову. — Он наш верховный судья. Он один может воздавать по заслугам и по справедливости своим подданным.

— Вы говорите так, потому что уверены, что Его величество будет на вашей стороне? Но разве не король приказал обыскать каждый уголок замка Прюнуа на следующий день после вашего бегства? Разве не Его величество отдал приказ, который поставил вас вне закона... Вас и всех тех, кто помогал вам!

— Остановитесь! — прервала его речь Лидия де Теобон, встав рядом с Шарлоттой. — Советую вам быть аккуратнее в выражениях, граф де Брекур. С чего вы взяли, что люди, которые открыли двери своего дома мадемуазель де Фонтенак, оказались вне закона? Если вы настаиваете на этом, то вам придется объясниться с Их королевскими высочествами герцогом и герцогиней Орлеанскими, которые всегда были добры к той, кого вы пожелали изобразить чудовищем. Или, может быть, королева испанская находится теперь вне закона?